Мертвые сыновья

А дождь все хлестал землю, словно там, снаружи, ревел разъяренный зверь. И даже здесь, внизу, слышался неясный шорох, странное живое бормотанье. «Все как будто дрожит», — подумал удивленно Мигель. Прислушался: дождь не переставал, кажется, даже усилился, если это вообще возможно. «Прямо надо сказать, моим преследователям не очень-то сладко». Он улыбнулся, представив себе, как чертыхаются и клянут все на свете капрал Пелаес и рядовой Чамосо. «Услужил им дождь».

Он услышал шаги Даниэля Корво — тяжелые ботинки застучали по деревянному полу, из угла в угол. Потом Корво что-то передвинул. «Интересно, который теперь час». Было мучительно от того, что Мигель не мог следить за временем. Когда его встретил лесник, туман закрывал солнце. И он не знал, день сейчас или ночь. «Как странно, кажется, что прошло уже много времени, очень много». Может, он спал. Да, наверное, спал. Вспомнил, что кто-то заходил к леснику, разговаривал. «Видно, охранник или лесник Лукаса Энрикеса…» Хотя очень может быть, и сам начальник. Но эта мысль тяготила, казалась дурным знаком, и он поспешил избавиться от нее: «Нет, этот не мог быть здесь».

А теперь Даниэль ходит возле погреба. Наверное, разбирает дрова. Заколотилось сердце. «Что ему нужно?..»

— Парень, — позвал лесник. — Парень…

Он открыл дверцу, и Мигель услышал, как жалобно мяукнули петли. Поднял голову — глазам стало больно от света.

В руках у Даниэля был фонарь.

— Выходи, подыши немного. Я все запер. Есть хочешь?

Даниэль Корво осветил погреб фонарем. Мигель посмотрел вверх и, ослепленный, прикрыл веки. Он сидел на одеяле, обхватив колени руками. Рядом валялись обглоданные кости. «Кости. Точно здесь пировал зверь». Какой-то странный холодок ужом пополз по спине. («Не советую: с ними не оберешься хлопот. Мы не цирковые укротители, мы — охотники».)

— Хочешь выйти?

Мигель медленно выпрямился. Казалось, каждое движение стоило ему огромного труда. «Точно ржавое колесо». Даниэль встал на колени и протянул руку. Мигель ухватился за нее и вылез из погреба. От него тянуло холодом и жутким пещерным запахом. Короткие волосы намокли и косичками приклеились ко лбу.

— Походи, тебе нужно размяться, — сказал Даниэль. Мигель хромал еще сильнее, чем утром. Он проковылял несколько шагов и остановился. Казалось, на него нашла одурь.

— Ты не заболел? — спросил лесник.

— Нет, — ответил Мигель. — Послушайте, если можно — один глоток.

Даниэль протянул ему сусло. Он жадно выпил. Затем тяжело опустился на стул. Свет лампы падал на его лицо. «Да он красавчик», — подумал Даниэль.

— Ты слышал начальника? — спросил он, глядя прямо ему в глаза.

Мигель выдержал взгляд. Его желтые зрачки горели светлячками. «Не нравятся мне эти глаза, неподвижные, холодные, бесстрастные. Как голос Моники. „Вы — старики“. Эти неприятные глаза смотрят на меня не мигая. А может, я просто не понимаю ни этих глаз, ни того голоса».

— Нет, — ответил Мигель. — Не слышал… Вернее, слышал. Только не знал, что это он.

— Он был здесь, — повторил Даниэль и протянул сигареты. Мигель взял одну. Даниэль поднес ему зажженную спичку и настойчиво продолжал:

— Странно, что ты его не слышал. А меня, когда я говорил?

— Нет, тоже нет, — проговорил парень. — Ничего. Там, внизу, почти невозможно различить слова.

Он жадно затянулся, откинул голову назад и с силой выдохнул. В этом движении сказались годы. Гораздо больше лет, чем мог насчитать сам Мигель. Годы нелегкой жизни, годы холодной невидимой усталости. Даниэль сжал кулаки.

— Послушайте, — произнес парень. — Вы все крепко заперли, но… разве они не могут нагрянуть каждую минуту?..

Даниэль улыбнулся.

— Конечно, могут.

Парень держал сигарету во рту и, прикрыв глаза, смотрел на него сквозь струйки дыма.

— Что вы собираетесь со мной делать? — спросил он. — Скажите прямо. — Голос звучал жестко, а лицо точно окостенело.

«Никогда не скажешь, что этому парню двадцать лет от роду. Какое-то нечеловеческое лицо», — подумал Даниэль.

— Ты не видел ни от кого добра, — не выдержал он, — и сам никогда не сделал доброго дела?

Парень вынул сигарету изо рта, молчал. Даниэль настаивал:

— А тебе не приходило в голову, что кто-то может сделать добро просто так, ради добра?

— Пожалуйста, — проговорил парень, — не читайте мне проповеди. Будьте так добры.

— Ну что ж, если ты хочешь, чтобы я сказал тебе правду, изволь… Я не знаю, что с тобой делать, — ответил Даниэль. — Не знаю… Никак не пойму, то ли меня возмущает один твой вид, то ли ты мне многое напоминаешь. Я сам себя спрашиваю с самого утра. Должно быть, увидав тебя, я захотел стать прежним, не таким, как сейчас. И не могу.

Мигель внимательно смотрел на него и молчал. Он опять курил. Медленно, смакуя.

— Ты этого не поймешь, — говорил Даниэль и знал, что его слова падают в такую же пустоту, какая стояла в этих желтых зрачках; видел, что слова его подобны ветру и дождю, которые хлещут по стенам и крыше, но все-таки продолжал: — Ты не моего времени.

Юноша пожал плечами.

— Значит, какого-то другого.

— За что ты попал сюда? Что ты натворил?

Даниэль чувствовал, как растет в нем возмущение, но не мог справиться с ним. («Сейчас молодые люди не губят свою жизнь ради мечты, ради веры, правды. Теперь не рискуют жизнью ради надежды…»)

— Послушайте, — произнес Мигель. — Вы что думаете, я собираюсь рассказывать вам свою жизнь?

Дождь усилился. Крыша протекла, и они услышали стук первых капель. «Опять течет. Хоть целый год латай этот хлев, всегда найдутся новые дыры», — подумал Даниэль. Он обернулся к парню:

— Ладно, спускайся вниз.

— Можно взять с собой? — Парень указал на бутыль с суслом.

— Нет.

Мигель почти весело махнул рукой. Поковылял к погребу, но тут же остановился.

— Послушайте, где тут у вас…?

Даниэль указал на уборную.

Парень скрылся за дверью, а когда вышел, сказал:

— Там настоящее море. Льет отовсюду. Шикарно живете!

Даниэль не ответил. Встал, помог ему спуститься в погреб. Затем закрыл дверцу. Опять, чтобы осталась щелка, сунул ветку и терпеливо стал перекладывать дрова.

«Снова здесь». Если бы знал этот сумасшедший, как ему жутко! Но он не подаст и виду. Нет, ни за что. Отвратительная дыра показалась еще хуже теперь, когда он провел несколько минут наверху, где свет, сигареты, сусло. Где слова. «Никогда бы не поверил, что можно так нуждаться в словах другого человека. Правда, иногда я думал об этом, но чтоб так… Даже если говорит ненормальный, рехнувшийся, вроде этого. Все равно — он что-то знает, может о чем-то рассказать». Мигель закрыл глаза, уткнулся лбом в колени. Он сжался в комок — по телу полз холод, липкий холод. А голова горела. «Он спрашивал, не заболел ли я. Конечно, заболел. Наверно, лихорадка. Что-то колет здесь, в груди. А нога прошла. Когда я не ступаю на нее — совсем не болит. Только она одеревенела, стала как чужая». Он потер руки. «Противно, сыро». Стены были мокрые, точно на них выступил пот: холодный, клейкий, скользкий. Его знобило. «Вот черт, так и не дал мне этой штуки. Сладкая она, а забористая. Сейчас бы очень пригодилась. Не захотел с ней расстаться. Говорят, он и сам не дурак выпить. Кажется, Санта говорил: „Этот новый лесник хлещет водку прямо с утра“». Дрожь пробежала по телу. «Санта, Санта. Странно — он мертвый». С той страшной минуты у реки (как давно это было!) он ни разу не вспомнил ни имени, ни лица того, кто считался его другом. «Ладно, — он мертвый. Теперь ничего не изменишь. Ничего…» Но там, в груди, словно что-то оборвалось, что-то было не так. Бешено колотилось сердце, он сжал кулаки. «Мертвый. Его закопают. И он будет лежать, как и я, в земле». Мигель с трудом сдержал крик. Крик рвался из груди. Горело лицо, лоб. Он крепко зажмурился, будто ждал и боялся удара. «Пусть он мертвый. Он умер, потому что сам этого хотел. Я не мог поступить иначе…» Он попытался не думать. Сейчас самое лучшее было ни о чем не думать. Но иногда это не во власти человека. «Я здесь точно в могиле. Что мне еще делать, если не думать? Осторожней, осторожней, надо быть начеку! Мне нельзя раскисать. Особенно сейчас!» А земля все пахла, пахла и пахла. Какой жуткий запах. Кажется, он застревает в мозгах. Земля жирная и кишмя кишит червями и мертвецами. «Ну конечно, земля и состоит из мертвецов. Из мертвецов, превратившихся в камни, песок, воду: только мертвецы, больше ничего…» Какой ужас. Его со всех сторон окружают мертвецы, ставшие скользкой, студенистой землей. «Но разве раньше я не знал, что живу на такой земле? Это же так просто». Да, еще этот дурак лесник. Мигель даже не знал, благодарить его или ненавидеть. Поди узнай, что он собирается делать — добро или зло. «А у Санты была очень красивая кровь. Ярко-красная, светлая, как рубин. Потом она потемнела, но тогда…» Волосы на голове встали дыбом. «Дурацкая затея посадить меня схода. Здесь не мудрено и умереть». А собственно, на что он надеется? Чего ждет? «Томас говорил: от сумасшедших всего можно ожидать…» Хотя какой прок ему теперь от того, что там говорил или не говорил Томас. А этот сумасшедший сказал: «Неужели ты никогда ни от кого не видел добра?» Мигель стиснул зубы. «Чего только они не говорят, чего только не болтают. Он и впрямь немножко похож на нашего „начальничка“, тоже все проповедует. А может, нужно было рассказать ему свою жизнь? А, что они понимают в человеке!» Ярость, точно кровь, бросилась ему в голову. «Моя жизнь, моя жизнь… Что они знают о моей жизни! Да и какое им дело. Разве она кого-нибудь интересует?» Странно: на руке было что-то мокрое и теплое.