Мертвые сыновья

Он не хотел говорить с ней. Только посмотреть, восстановить в памяти ее черты. Или зачеркнуть. Зачеркнуть, как зачеркнул уже все. Танайя наклонилась, подняла мотыгу, взяла в руки корзину и повернулась в его сторону. Внимательно глядя на него, сделала несколько шагов навстречу. Потом остановилась.

Даниэль, не сдержавшись, кинулся к ней. Танайя не спеша опустила на землю мотыгу, потом корзину.

— А, Даниэлито! — просто сказала она. — Даниэлито.

Даниэль был в двух шагах… Они молча смотрели друг на друга. Широкие губы Танайи чуть дрожали. Не от радости, но и не от боли. Даниэль протянул руку, Танайя взяла ее в свои.

— Входи, мальчик, входи, — проговорила она. И снова, как прежде, пригласила в дом. (Может, Танайя и родилась для того, чтобы открывать изъеденную червями дверь своего дома, распахивать плохо пригнанные створки окон, указывать рукой на очаг своей кухни и говорить: «Садись здесь, мальчик. Кое-что осталось и для тебя…»)

Медленно, безвольно, как ребенок, он следовал за Танайей. Она села там же, у двери, на каменную скамью. На ту самую скамью, куда по вечерам она клала соль, которую лизал спускавшийся с гор скот. Даниэль сел рядом. Они смотрели на красную, уже полную семян землю под серо-голубым утренним солнцем.

— Я все про тебя знаю, — сказала Танайя. Ее голос, неторопливый, прежний, напомнил ему лай собак, крик детей, шум прыгавшей по камням реки. — Я про тебя спрашивала… Я столько раз спрашивала про тебя!

Даниэль проглотил слюну. Горло у него сдавило, и он не мог говорить.

— А здесь, — продолжала она, — все как раньше. Да ты сам знаешь, как мы живем здесь.

Он взглянул на Танайю. Ее темный профиль четко вырисовывался на сером камне.

— Танайя, — спросил он, — у тебя были еще дети?

— Да, — ответила она. — У меня было много детей… Некоторые умерли. Ты помнишь мою Габриэлу… И другой, его Марино звали, тоже умер. Потом еще рожала… И еще могут быть. Такая жизнь.

Даниэль не отрываясь глядел на Танайю, на ее опущенное лицо, внимательно слушал ее голос, ее слова. Он встал.

— Прощай, Танайя.

Танайя подняла глаза.

— Прощай. Я очень рада, что ты все-таки пришел.

Даниэль неторопливо направился к двери. Он знал, что больше не вернется сюда, но это было неважно. Это было неважно. Он чувствовал странное, приятное спокойствие, спокойствие, идущее от жизни. «Потом другие были. Потом другие. Такая жизнь». Он все повторял и повторял эти слова. Он снова перепрыгнул через стену. Ступал твердо, ни о чем не думал. В нем звучал голос Танайи. Она подошла к стене и смотрела ему вслед.

Круглое солнце стояло уже высоко, когда он вернулся к себе. Поднявшийся ветер хлопал открытой дверью. Даниэль плотно ее прикрыл. Зажег лампу и сел. Болело все тело. «Завтра пойду за наградой, — думал он. — Завтра… Ладно, до завтра еще много времени. Дни в лесу тянутся долго».

Он взглянул в окно. «Может, придет Эррера». Но тут же сказал себе: «Нет. Теперь он больше не придет. Нам с ним уже не о чем говорить. Не о чем». Он не поднимется сюда. Никогда они больше не будут разговаривать. Никогда. «Может, — подумал Даниэль, — купить собаку? Да, пожалуй, я куплю себе собаку».

Он прислушался: проклятая капля все стучала и стучала, издавая какой-то странный металлический звук.