Власть без славы. Книга 2

В тот же год умерли Тед Тэргуд, Алфред Дэвисон и Ренфри, и Джон Уэст с ужасом понял, что теперь уж наверно скоро настанет его черед.

Приближалось рождество, и Джон Уэст вспомнил, как шумно и весело оправляли его Мэри и остальные дети. Вот если бы она навестила его на рождестве…

В сочельник сиделка сообщила, что в восемь часов вечера Мэри будет звонить по телефону из Англии. Услышав это, Джон Уэст даже задрожал от волнения. За обедом кусок не шел ему в горло. Он вышел в гостиную и стал дожидаться звонка. И когда телефон зазвонил, он едва удержался, чтоб не подойти первым; но подошла сиделка и передала трубку Нелли, которая все время бродила тут же, кутаясь в халат.

Джон Уэст ждал, задыхаясь от нетерпения, пока Нелли дрожащим и плаксивым голосом разговаривала с дочерью.

Наконец Нелли сказала: — Да, отец тут. Хочешь с ним поговорить?

Он взял у нее трубку; Нелли тихо плакала.

— Хэлло… Мэри… — с трудом заговорил Джон Уэст и сам удивился, услыхав, как ласково прозвучал его голос.

— Хэлло, отец. Как поживаешь?

— Да ничего, помаленьку… А ты?

— Неважно. Иногда тянет на родину.

Наступило молчание. Джон Уэст не находил, что сказать. Потом у него против воли вырвалось: — Мэри, ты… ты все еще коммунистка?

— Да, отец. А что? Неужели ты…

— Ваше время истекло, — прервал равнодушный отчетливый женский голос. — Хотите продлить?

— Я не могу себе этого позволить, отец, — сказала Мэри, словно намекая, что он мог бы сам оплатить этот разговор.

Он задыхался, голову ломило, глаза застлало туманом.

— Простите, — сказала телефонистка, — вам пора кончать.

Джон Уэст наконец перевел дыхание и крикнул: — Нет! Я заплачу, продлите!.. — но линия уже была выключена.

Он кулаком ударил по аппарату. — Я хочу продлить разговор, говорят вам! — Никто не отозвался. Он медленно положил трубку на рычаг.

В первые недели нового, 1950 года Джона Уэста уже не покидали мысли о Мэри. Она, наверно, решила, что он не хотел продлить разговор, а ведь он хотел… просто он не мог ничего сказать, у него был приступ астмы. Однажды он подумал, что надо бы взять у Нелли адрес дочери — тогда он напишет ей и все объяснит и спросит, почему это она сказала, что чувствует себя неважно.

Боязнь одиночества и тоска по дочери пересилили в Джоне Уэсте страх смерти и возмездия и даже ненависть к коммунизму. Наконец однажды в марте он решился. Он узнает адрес Мэри. Он напишет ей, объяснит, почему он не продлил телефонный разговор, попросит ее вернуться домой! Она ведь сказала, что ее тянет на родину. Он напишет, что охотно даст ей денег, чтоб она могла осуществить свое желание. Если хочет, пусть даже мужа привезет с собой.

Весь день в конторе он обдумывал, что напишет, как извинится перед нею. Он скажет Нелли, что Мэри, кажется, одинока и тоскует; скажет архиепископу, что вызывает дочь домой, чтобы попытаться вернуть ее в лоно церкви; скажет Лэмменсу, что Мэри написала ему, прося прощения…

Он вернулся домой в такси и по дороге все снова повторял про себя, что он скажет Нелли.

К обеду Нелли вышла с покрасневшими глазами, все ее худое костлявое тело вздрагивало от сдерживаемых рыданий, слезы текли по морщинистым щекам. Неужели это она — та красивая девушка, которую он когда-то поцеловал в кухне ее матери, когда они были молоды и жизнь была хороша?

— Что с тобой? Ты больна? Зачем же ты сошла к обеду?

— Мэри… — хрипло ответила она. — Телеграмма от ее мужа… Она… она умерла!

Он окаменел, лицо его исказилось, глаза расширились. Потом он кинулся к жене и схватил ее за плечи.

— Ты с ума сошла! С ума сошла!

Она взглядом показала ему на телеграфный бланк, лежащий на столе. Он выпустил ее и взял в руки телеграмму.

Джон Уэст смотрел на телеграмму, словно не веря глазам. Потом скомкал ее в руке. И вдруг жестокая боль стиснула ему сердце, он пошатнулся и рухнул на пол.

Нелли слабо вскрикнула. В комнату вбежала сиделка и опустилась на колени подле Джона Уэста.

— Миссис Уэст, велите горничной позвонить доктору Девлину! Пускай придет немедленно!

Когда пришел Девлин, они с трудом перенесли Джона Уэста на кушетку в музыкальной комнате. Горничная затопила камин, и они перетащили кушетку поближе к огню и укрыли больного пледами. Джон Уэст пришел в себя. Врач сделал ему укол, дал лекарство и с полчаса просидел подле него.

Прощаясь, Девлин сказал: — Это был тяжелый приступ, мистер Уэст. Вы должны быть очень осторожны. Полежите пока здесь, потом сиделка поможет вам подняться в спальню и лечь в постель. И несколько дней не вставайте. Завтра с утра я зайду. — Уходя, Девлин прошептал сиделке: — На этот раз он, пожалуй, не выживет. Я не могу остаться, меня ждет тяжелый больной. Если я вам понадоблюсь ночью, непременно позвоните.

Хотя Джон Уэст был очень слаб и задыхался, мысли его прояснились. Не обращая внимания на сиделку, он смотрел на пламя, пляшущее в камине. Мэри умерла, и с ней умерла его последняя слабая надежда обрести душевный покой.

— Может быть, теперь вы подыметесь к себе и ляжете в постель, мистер Уэст? — негромко спросила сиделка.

— Да, — ответил он. — Теперь мне только в постели и место.

Опираясь на ее руку, он медленно поднялся по лестнице. У двери в спальню она спросила: — Как вы себя чувствуете? Может быть, помочь вам раздеться?

— Нет, — слабым голосом ответил он. — Я давно привык раздеваться сам. Не беспокойтесь, сестра.

— Только непременно позвоните, если я вам понадоблюсь ночью. Вы не забыли, что звонок от вас проведен в мою комнату?

— Не забыл, сестра. Но все будет в порядке. Это был просто шок.

— Спокойной ночи, мистер Уэст. Я зажгла газовый камин в будуаре и положила в кровать грелку.

— Спокойной ночи, сестра.

Джон Уэст медленно разделся. Усталость и безразличие овладели им. Что дали ему все его богатство и власть? Он мог приобрести все, что только можно купить за деньги, но желание обладать чем-нибудь и способность пользоваться этим изменили ему; ему хотелось того, что не покупается за деньги, — но все это прошло мимо него или было у него отнято.

Он стоял в пижаме и ночных туфлях; при свете лампы, горевшей у него над головой, его ноги казались еще более кривыми; от него во все стороны расходились уродливые тени. Он посмотрел на платяной шкаф, которым заставлена была дверь в спальню Нелли. Спит ли она? А если не спит — о чем она думает? Ему вдруг захотелось пойти к ней, поговорить, поделиться с нею своим горем. Но он подавил это желание. Ведь она изменила ему, и он поклялся наказать ее… Его хлестнуло воспоминание о той ночи, когда в соседней комнате родился Ксавье. Он вздрогнул, передернул плечами и пошел в свою открытую спальню, где возле его постели уже была зажжена лампа.

Он достал из-под подушки четки и опустился на колени возле кровати. Стоя на коленях, он читал молитвы, перебирая четки, возведя глаза к потолку, беззвучно шевеля губами. Потом он лег, но тотчас снова поднялся. Впервые за последние пятьдесят лет он забыл о револьвере! Он прошел в будуар, достал из ящика револьвер и сунул его под подушку.

Он выключил свет и лежал в темноте, мысль его беспорядочно перескакивала с одного на другое. Сердце билось слабо и неровно. Вдруг он вспомнил о Мэри и ощутил острую жалость к самому себе. Это они отняли у него дочь! Коммунисты! Но Мензис и Католическое действие прикончат их — засадят за решетку, перебьют! Он даст Католическому действию еще пятьдесят тысяч фунтов на борьбу с коммунистами!

Все его тело напряглось, сердце, казалось, перестало биться. Потом наконец он вытянулся в постели, раздавленный бесконечной усталостью.

В полусне ему почудилось, что внизу играют на рояле, потом донесся смех, и голос Мэри окликнул его. Он попытался встать, но не смог.

Наконец он заснул, и ему привиделось, что передним стоит констебль Броган, как когда-то перед «Торговлей чаем П. Каммина». Во сне он кинул Брогану золотой соверен. Броган поймал монету, но протянул ее обратно со словами: — К сожалению, у меня приказ. Я должен обыскать лавку и прикрыть ваше заведение. И ваша матушка будет этому рада.