О нас троих

— Они готовы вложить двадцать два миллиона долларов, — сказал Марко. — И обеспечить прокат и рекламу, а тут у них воистину безграничные возможности. Впечатляет, когда видишь изнутри эту махину.

— Могу себе представить. — Я думал о том, как мы снимали его первый фильм, казалось, что с тех пор прошла вечность.

— Вряд ли, — сказал Марко. — Это вообще не люди. Вернее, люди, но какая-то другая их разновидность.Вроде вежливые, обходительные, но в голове у них только одно — деньги. Все деньгами и меряют. И даже притворятьсяне находят нужным. Не пытаются изобразить восторг, интерес или любопытство. Они тебя рассматривают только как выгодное капиталовложение, вот и всё. Они бы дали деньги даже на фильм, где надо по-настоящему убивать людей, если бы точно знали, что не попадут потом за решетку.

— Господи. — Я почувствовал, как к горлу подступает тошнота.

— Да, — сказал Марко. — Все продюсеры, кого я знаю, — редкие мерзавцы. Но эти — чудовища. — Он смотрел прямо перед собой, от напряжения он не мог даже повернуть голову. — Ты бы видел, какой они составили контракт. Куча условий. Они требуют, чтобы меня осматривал психиатр до начала, во время и по окончании съемок и подтвердил, что я не законченный псих. Если же окажется, что я псих, то меня отстранят и найдут другого режиссера. Ты бы видел тот малюсенький список американских актеров, которых они бы хотели видеть в главных ролях. И малюсенькие изменения в сценарии, которые они рекомендовали мне сделать, проконсультировавшись со всеми своими психологами, социологами и прочими.

— И ты подпишешь? — спросил я.

— Думаю, да. — Марко не смотрел на меня, спрятавшись за темными стеклами.

— Но почему? Ты же всегда снимал те фильмы, которые хотел, и не связывался ни с какими акулами киноиндустрии.

— Да, но это совершенно другой уровень. По сравнению с ним все фильмы, которые я снимал до сих пор, — игрушки для любителей. Ты не представляешь, какие тут открываются возможности.

— Возможности для чего? — Меня все больше беспокоило, что я не вижу его глаз и не понимаю интонации.

— Чтобы снять отличный фильм, наверное, — сказал Марко. — Чтобы показать его всему миру, а не только узкому кругу избранных. Показать глухим и равнодушным, тем, кто кормится спецэффектами, убийствами, стереотипами и концентрированным идиотизмом, заставить их шевелить мозгами, поселить в них хоть чуточку сомнения. Назло той денежной машине, которая его произведет.

— А у тебя получится? — спросил я. — Это возможно, когда тебя так прессуют?

—  Только этои возможно, если я хочу сохранить себя. Иначе скоро от меня ничего не останется.

Через несколько минут он притормозил около китайского ресторана с едой на вынос:

— Не хочешь поужинать сегодня дома? Нас приглашают на ужин, но, может, лучше побыть дома? Что скажешь?

— Решай сам, — сказал я. — Как вам с Сарой удобнее. Обо мне не беспокойтесь.

Он вышел из машины, не дослушав; я вошел следом за ним в ресторан, он заказал ужин на четверых с собой.

Когда мы вернулись домой, нас встретили скрежет и клокотание электронной музыки, сквозь которую еле пробивался писклявый детский голосок. Сара была при полном параде: экстравагантная прическа, красное облегающее платье, чулки в сеточку и сапоги до середины икры.

— Что это? — спросила она, увидев белую картонную коробку в руках Марко.

— Из китайского ресторана, — ответил Марко. — Мы решили остаться дома.

— Ты что, шутишь? — скривилась Сара.

— Посидим вместе, — сказал Марко. — Ливио только что приехал. Поужинаем дома. Пообщаемся, в кои-то веки.

Сара прошлась по комнате, ее чуть пошатывало из-за высоких каблуков; у нее были высокие скулы, капризные губы кривились в какой-то неопределенной гримасе. Вдруг ее прорвало:

— Ты совсем сдурел? — закричала она. — Мы не можем так по-свински поступить с Мирой Бикельштейн! Там будут Тари, Жанетт, Руди, Антония Эштон, Мик Джаггер, Хьюлетты и Тильманы! Мы не виделись с Паулой Кемпински уже год!

— Ну и что? — сказал Марко, вызывающе улыбаясь. — Вряд ли она умрет от горя, если мы и сейчас не увидимся.

— Не смей так говорить! — закричала Сара еще громче. — Ты не можешь испортить мои отношения со всеми друзьями и знакомыми только потому, что тебе на них наплевать и ты чувствуешь свое превосходство!

— Не чувствую я никакого превосходства, — сказал Марко, пытаясь сохранить спокойный тон. — Просто хоть раз можно было бы посидеть дома, пообщаться с другом, а не ехать в этот зоопарк изображать попугаев и мартышек.

— Сам ты попугай! — крикнула она. — Тебя вообще не волнуют ни я, ни мой имидж! Хочешь, чтобы я со всем миром разругалась?!

Марко явно не ожидал от Сары такой яростной вспышки, но не стал ничего делать, чтобы ее успокоить: наклонив голову, он смотрел на нее с расстояния в два-три шага, будто наслаждаясь комизмом происходящего. И тон его был далек от примирительного, когда он сказал:

— О каком мире ты говоришь? Мир, между прочим, довольно большой.

—  Моймир! — закричала Сара с тем же остервенением, с каким орала накануне на сына. — Это единственное, что для меня важно! И для тебя, кстати, тоже, когда ты не выпендриваешься перед своим итальянским приятелем!

— Не так уж для меня это и важно, если хочешь знать, — сказал Марко. — И если я не попаду на этот идиотский ужин, убиваться не стану, уж поверь мне.

— Браво! — Сара, кружившая по комнате на своих длинных ногах, как-то неловко захлопала в ладоши. — Ты же такой потрясающий и независимый, да? Но когда на прошлой неделе Гропер-Уолдоны пригласили нас на ужин, а я была занята на телевидении, как же ты взвился! Заставил меня перенести все на следующий день, лишь бы не пропустить его!

— Ничего подобного. Это ты туда рвалась.

— Нет, ты!Ты умирал от желания поговорить о своем фильме с Джеком Коннафом, задобрить Джима Боулера, приударить за Барбарой Чен, наслушаться дифирамбов от всяких Хиггинсов, Мокардо и прочих профессиональных подхалимов и сводников!

— Это твоидрузья. — Марко оглянулся на меня то ли в поисках поддержки, то ли интересуясь моей реакцией. — Это твой мир, ты так и сказала. Мне на этих людей наплевать. Если я и говорю с кем-то из них, то для того, чтобы не сдохнуть от скуки.

— Ну конечно, конечно! — воскликнула Сара. — Ты же выше всего этого, да? Даже когда уже увяз по уши! И прекрати скалиться!

— Я не скалюсь, — сказал Марко, хотя именно это он и делал. Ему никогда, даже в самые драматические моменты, не удавалось сохранять полную серьезность: дело было не в равнодушии, просто он от всего и от всех держался на расстоянии.

— Еще как скалишься! — закричала Сара, окончательно выйдя из себя. — Все равно ведь ты всегда сам решаешь, прийти или нет! Осчастливить нас, простых смертных, своим присутствием или вознестись на небеса и снисходительно взирать на нас оттуда!

Слуга-индус заглянул в гостиную, держа в руках поднос с бокалами, но, оценив обстановку, бесшумно исчез.

— Перестань, Сара, — сказал Марко, отвечая полуулыбкой на ее истерику; человеку со стороны его тон показался бы насмешливым, я же не знал, что и подумать.

— И не подумаю! — воскликнула Сара. — Сейчас же одевайся и поехали!

— Я в самом деле не хочу на этот ужин, — сказал Марко. — Сходи сама. А я побуду тут с Ливио. Все равно, если бы я пошел, ты бы потом целыми днями жаловалась, что я не так разговаривал с одной, не так посмотрел на другую и так далее.

— Потому что так оно и есть! Ты всегда ведешь себя как свинья и делаешь вид, что это совершенно нормально! Как будто все должны с тобой носиться, ведь ты у нас такой гениальный!

— Это неправда, — сказал Марко, изо всех сил делая вид, что этот разговор для него важен. — Это тебе так отчаянно нужны другие люди. Постоянно. Это ты боишься исчезнуть,если не будешь у людей на глазах и на слуху!

— Я работаю на телевидении! — закричала Сара, охваченная гневом, разочарованием, обидой. — Хотя ты и думаешь, что это все ерунда по сравнению с тем, что делаешь ты.