Голубой бриллиант (Сборник)

зол выбирают наименьшее.

- Для меня самое большое зло - покинуть Родину.

300

"В таком случае придется мне ехать с Любочкой", -

подумал Евгений в сердцах. Непреклонность Тани начинала

его бесить, но он сдерживал себя, памятуя о предстоящей

встрече с Яровым. В то же время решил бессловесно

выложить свою обиду: начал стелить себе на диване в

гостиной. Таня спросила:

- Ты примешь душ?

- Нет, - буркнул он обиженно.

- Я хорошо представляю жизнь на чужбине, вдали, как

говорится, от родных могил, даже если ты материально

обеспечен. Врач из нашей поликлиники уехала в Израиль и,

представь себе, вернулась. Не могу, говорит, привыкнуть, где

все чужое. А если уж евреи бегут со своей исторической

родины, то как же русским жить вне России? - Этими словами

Таня хотела смягчить раздражение мужа. Но он оставался

непреклонным:

- Твой пример ничего не доказывает. Евреи

возвращаются в Россию, а таких считанные единицы, не из

ностальгии, а по причине двойного гражданства. Они свили

свои гнезда в Израиле и не хотят оставлять в России. Это одна

причина. Хотят быть и здесь и там, снуют, как челноки. А

другая состоит в том, что власть в сегодняшней России

принадлежит евреям. Они захватили все теплые места и без

зазрения совести грабят страну. Я-то вижу, знаю. Яровому,

пока правит Ельцин, незачем куда-то уезжать. А рухнет

Ельцин, и Анатолий Натанович махнет за океан. Там он

заготовил себе уютное гнездышко, и никакая ностальгия его не

доймет.

- А ты не считаешь, что добровольная эмиграция - это

измена?

- Кому? - нахохлился Евгений.

- Родине.

- Да что это за родина, в которой сплошной бардак и

идиотизм? - кипятился он.

- Родина не виновата, - спокойно сказала Таня. -

Виноваты предатели, обманом захватившие власть.

Предатели не долговечны, а Пушкин и Чайковский - навсегда с

Россией.

Евгений кисло поморщился, махнул рукой, мол, что с

тобой спорить, и продолжал стелить на диване.

Таня решила не затевать дискуссию. Она приняла ванну

и ушла в спальню. В комнате было душно, и она сбросила

одеяло и легко прикрыла простыней обнаженное тело, как это

301

обычно делала лет пять тому назад до того, как Евгений взял

дурную привычку рассердившись спать в гостиной на диване.

Свет она не стала выключать, поджидая Евгения. Она хотела

сегодня его. Томительно и обидно тянулись минуты ожидания.

Ее подмывало позвать его, но гордость не позволяла подать

голос. Тогда она встала и вышла в гостиную, чтоб взять газеты,

которые принес Василий Иванович. В гостиной света не было:

Евгений спал, а ей спать не хотелось. Она развернула старый

февральский номер "Правды" и обратила внимание на "Стихи

из тюрьмы" Ивана Кучерова, белорусского поэта, томящегося в

фашистских застенках "суверенной" Литвы. Прочла:

Моя кроткая Родина,

Край ясноокий!

Что за лихо с тобой приключилось, стряслось?

Белиной опоили свои лжепророки

Да и недруг заморский отравы поднес.

Над тобой надругались безродные каты

И позором горят поцелуи иуд...

Запылали окрест сыновей твоих хаты,

И тебя, как рабыню, на рынок, ведут...

От этих строк защемило сердце. Подобные стихи,

написанные кровью и болью, она уже встречала в журналах

"Молодая гвардия" и "Наш современник" и теперь видела в

принесенных отцом патриотических газетах. Борис Примеров в

газете "Завтра" молился:

Боже, помилуй нас в горькие дни!

Боже, Советскую власть сохрани!

Боже, Советский Союз нам верни!

Боже, державу былую верни!

Валентин Сорокин в той же газете писал:

Стонет русская земля:

Банда стала у руля.

Неужель ее не сбросит

Пролетарий с корабля.

Подумала: какой яркий всплеск кроваво-огненной поэзии

вызвал стон русской земли! Сколько родилось могучших

талантов в страшное лихолетье Руси! Дать все это прочесть

Евгению. Бесполезно: его не тронут эти строки, поморщится и

изречет: "Коммунистические агитки". И это будут не его, чужие

слова, вдолбленные в его голову "демократической" машиной

зомбирования. Он не поймет, потому что не хочет понять. Она

вспоминала его восторг, когда он отвечал на вопрос знакомых:

"Как живет?" - "Все прекрасно!" И глаза его сверкали азартом

302

торжества и самодовольства. "Мне нет дела до других, каждый

заботится и думает сам за себя! У каждого свой выбор. Это и

есть свобода!" Спорить с ним не было смысла, его не

переубедишь, он купался в лучах богатства и свободы в том

смысле, как он ее, свободу, понимал. И вот появилась тучка

над головой и затмила солнце. Но разве он не предполагал,

что успех его и счастье недолговечны? Он обязан был

предвидеть, он же не глупый, даже расчетливый мужик.

Алчность, погоня за барышами затмили ему разум, сделали

беспечным, лишили трезвого ума.

Таня отложила газеты и выключила свет. Но сон не

приходил. Его оттеснили хаотичные, противоречивые мысли.

Они появлялись нестройной толпой, толкали друг друга,

выбрасывая неожиданные и колючие вопросы, на которые не

было твердых однозначных ответов. Не было сомнений, что

Евгений стал другим, но когда это произошло, и постепенно

или вдруг? Богатство, финансовый успех его сделали таким?

Но откуда появилась алчность, которая в первые десять лет их

совместной жизни никак себя не обнаруживала. Была ли она в

нем заложенная от природы, но не проявлялась до поры до

времени, или она - продукт определенных социальных условий

и обстоятельств?..

Что-то произошло с их взглядами и даже вкусами,

которые в былые времена определяло единомыслие и

общность, а потом (вдруг или постепенно) начались трения,

разногласия. Вспомнилось: загорелся Евгений желанием

побывать на проходившей в Москве выставке Сальвадора

Дали. "Что это вдруг?" - удивилась Таня. "Это престижно -

гениев надо знать!" - сразил ее ответом Евгений. Они ходили

по залам с разными чувствами, крайне противоположными:

Евгений бросал на экспонаты скользящие искусственно

напыщенные взгляды, делал восторженный вид и

приговаривал: "Это необыкновенно, впечатляюще!" Таня

возражала: "Может, и необычно, а вот впечатляюще - извини -

этот бред психически ненормального шарлатана не то что не

впечатляет, но раздражает". - "Но ведь он признанный?!" -

возражал Евгений. "Кем?" - "Знатоками". - "А для меня главный

знаток, кому я верю, это мое сердце. А оно молчит. Нет, оно

протестует, возмущается. Я верю ему, а не лицемерам,

мастерам общественного мнения". - "Да мне оно тоже не очень

что бы... - смягчался Евгений, - Но мы не специалисты. Может,

в этих нагромождениях, в этом хаосе есть какой-то нам

недоступный смысл".

303

Таня припомнила эти последние его слова, когда они

потом посетили выставку Ильи Глазунова и его учеников в

Манеже. Таня долго стояла у великолепного полотна, на

котором был изображен цветущий ландыш на квадрате

асфальта. "Какая же сила жизни: крохотный цветок ради своей

жизни вступил, казалось, в немыслимую безнадежную борьбу с

жестоким препятствием - асфальтом. И победил, сломав

броню черной тверди, вышел на солнце и расцвел.

Неумолимая, неистребимая жажда жизни и - победа", -