Голубой бриллиант (Сборник)

как и они, белым. Но он был предателем, он стал символом

предательства. А разве может еврей быть предателем? По

мнению сионистов - ни в коем случае. И авторы фильма,

очевидно, евреи, сделали Иуду негром. Цинизм? Да, цинизм и

ложь, фальсификация".

Таня снова сменила канал, и экран разразился визгом

саксофонов и грохотом барабанов. Какой-то полуодетый, с

растрепанными волосами юнец, присосавшись к микрофону,

метался по сцене, выкрикивая охрипшим простуженным

голосом невнятные слова, непрестанно повторяя одну и ту же

фразу: "Я тебя хочу!" Она подумала: "Безголосые ублюдки

плюют с экранов телевизоров в лицо зрителей несусветной

мерзостью, в то время, как в подземных переходах чарующие

голоса подлинных талантов поют любимые народом песни за

милостыню". Однажды она услышала в подземном переходе

на Тверской, как пела нищая женщина. Отличное сопрано!

Необыкновенной чистоты серебряный голос доносил до

столпившихся вокруг прохожих-слушателей проникновенные

некрасовские слова: "...горе горькое по свету шлялося и до нас

невзначай добрело. Ой, беда приключилася страшная: мы

такой не знавали вовек..." И от этих слов, проникающих в

самую душу, хотелось рыдать вместе с певицей, кричать:

294

"Люди, родные, русские! Отведем беду страшную от нашей

России!"

Телефонный звонок спугнул ее мысли. Она с непонятной

опаской и напряжением взяла трубку. Незнакомый гнусавый,

дребезжащий голос спросил:

- Ты еще жива? То было только предупреждение. В

следующий раз будем бить на поражение. Так и передай

своему жулику.

А потом - короткие гудки. Незнакомец поспешил

положить трубку. Да и звонил, наверно, из автомата. У Тани

перехватило дыхание, холодок пробежал по коже. Камнем

запало в душу последнее слово - "жулик". Это Евгений.

Положив трубку, она пошла в спальню, потом на кухню,

заглянула в ванную, сама не зная зачем. Она, как тень,

шаталась по квартире, растерянная и неприкаянная. "Евгений -

жулик, его собираются убить, - стучало в разгоряченном мозгу.

- Его, значит и меня?" Страх обволакивал ее плотным зябким

покрывалом; ее начало знобить, а мысль продолжала

выстукивать: "Евгений - жулик". Она не находила себе места, с

опаской посматривала на телефонный аппарат, словно в нем

таилось что-то страшное, угрожающее. Во рту пересохло, и

она достала из холодильника "кока-колу" и выпила. Затем

прилегла на диван и попыталась успокоиться и собраться с

мыслями. Прежде всего жулик ли Евгений? Ее Женя, Женечка.

С этим она не хотела согласиться: жулик - это нечто

преднамеренно, сознательно преступное. Она хорошо знала

Женю, толкового экономиста районного масштаба. На службе

его ценили и уважали. В честности его она и близкие

знакомые, в том числе и начальство его, не сомневались. Он

легко и уверенно бежал вверх по служебной лестнице. Не

терпел диссидентов, хотя сам открыто говорил о недостатках в

стране. Особенно возмущался состоянием трудовой

дисциплины, при котором лодырям жилось вольготно, и

одобрял деятельность Андропова, пришедшего на смену

"престарелому маразматику", - так он называл Брежнева. В те

счастливые в их семейной жизни годы за ним не замечалось

ни зависти к преуспевающим, ни жадности. Он был если и не

образцовым, то хорошим, нормальным мужем, преданным

семье. Таню он искренне любил, в чем она не сомневалась и

платила ему тем же. Конечно, не всегда над ними было яркое

солнце, изредка на короткое время над головами появлялись

летучие тучки ревности, и это не удивительно: оба были

молодые, представительные, внешне броские, заметные,

295

часто одариваемые комплиментами с обеих сторон. Евгений

рослый, спортивного телосложения, веселый, остроумный,

знал себе цену и понимал, что он нравится женщинам, но

серьезного повода для ревности Тане не давал. Ей в нем

нравилась открытость и прямота, энергия и жизнелюбие.

Внешне их что-то роднило. Красавицей Таню, пожалуй,

нельзя было назвать: все в этой невысокой щупленькой

девушке было миниатюрно - и овальная головка, и стройная

гибкая фигура, сложенная гармонично, и нежный тихий, но

выразительный голосок - все в точных пропорциях и...

мелковато. Как говорят, на любителя. Выделялись ее карие

глаза под темными бровями, контрастирующими светлым

шелковистым волосам, маленький рот и открытый взгляд,

осененный светлой, чистой, доверчивой детской улыбкой, в

которой и таилось нечто необыкновенное, загадочное и

притягательное, какая-то непостижимая душевная глубина,

полная нерастраченной энергии и светлых помыслов. Глаза ее

лучились добротой, сиянием нежности и любви. Сердце ее

всегда было переполнено любовью и лаской, но своих чувств

она никогда не выплескивала наружу, хранила их в себе, как

святую тайну. Разве что в самые интимные минуты их близости

с Евгением она позволяла себе расслабиться и давала волю

эмоциям. В этом отношении ее девизом были строки

любимого поэта Федора Тютчева:

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои...

потому как: Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

И пуще всего она опасалась обмана и ненавидела ложь

под любым предлогом. А Евгений ей вчера солгал, и это ее

оскорбляло. "Только ли вчера?" - спрашивала она саму себя,

но вместо ответа возникали сомнения. Она чувствовала, как

незаметно, невидимо между ней и мужем появилось незримое,

неуловимое отчуждение, образовался тот душевный холодок,

от которого постепенно умирают чистые и светлые чувства

супружеских, да и вообще человеческих отношений.

Таня хорошо знала Женю Соколова в недавнем

прошлом. А знает ли она настоящего, сегодняшнего Евгения

Соколова, преуспевающего предпринимателя-банкира?

Впервые она задала сегодня себе этот вопрос. И отвечая на

него, нашла много нового, не присущего Евгению прежде, и

удивилась, как это раньше видя эти перемены в его характере,

296

она не придавала им особого значения, оправдывая это

бизнесом, желанием как можно больше накопить, при том

любой ценой. Бизнес не признает нравственных ограничений,

он основан на принципе вседозволенности.

- Вседозволенность, - вслух произнесла Таня и

мысленно добавила: "А как же этика, мораль?"

В дверях просвистел механический соловей. Таня

вздрогнула, ее опять охватил на время отступивший страх. Кто

б это? С мужем они условились открывать дверь квартиры

только тем, с кем предварительно договорились по телефону.

Входная дверь у них железная, крепкая, с надежными замками.

Сходу ее не взломаешь. Женя советовал даже к "глазку" не

подходить, если не было предварительной договоренности.

Таня сжалась в пружину, напряглась. Сигнал настойчиво

повторился. Она не выдержала напряжения, встала, на

цыпочках приблизилась к двери и трусливо заглянула в

"глазок". За дверью стоял Василий Иванович. Она открыла,

дрожа в ознобе.

- Ты меня напугал, папа. Почему не сообщил по

телефону, что придешь?

- Да я попутно. Жетона не нашлось, чтоб позвонить. А

времена, когда можно было воспользоваться монетой, канули в

Лету, - с досадой ответил полковник, внимательно

всматриваясь в дочь. Невозможно было не заметить ее

состояния. С тревогой он спросил: - Что с тобой, Танечка? Ты

вся, как наэлектризованная.

- Оно так и есть, наэлектризовали, - согласилась Таня. -