Сундук с серебром

Тильда вытерла слезы и взяла с тумбочки записку. «Завтра уезжаю. Дольфи». Как-то на днях, в разговоре, он просил ее не приходить на пристань: обещал писать часто, каждый день, и скоро вернуться. Но Тильда чувствовала, что он будет отделываться одними приветами и никогда не вернется. А ведь она еще не сказала ему того, что в последнее время так радовало и так пугало ее. Раз ей показалось, что он сам прочел это в ее глазах; метнул на нее проницательный взгляд и замкнулся в молчании, предоставив ей самой начать этот тяжелый разговор….

Было еще рано. «Подожду на молу, — решила она и, вспомнив свой сон, забеспокоилась. — Думала об этом полночи, вот и приснилось».

Тильда шла по пустынным улицам; на пристани тоже было безлюдно. Море, спокойное до самого горизонта, изредка мягко плескалось о берег. Из труб стоявшего на причале парохода шел дым. Матросы, напевая и посвистывая, расхаживали по палубе.

С тяжелым сердцем ходила Тильда взад и вперед по молу. Ее мучило предчувствие, что Дольфи уходит от нее навсегда. Но ведь это неизбежно, она всегда знала, что рано или поздно потеряет его.

Мысли набегали одна на другую. Вдруг Тильда содрогнулась и замерла — в эту минуту она походила на человека, стоящего у края обрыва, который забрал себе в голову, что уже летит вниз и от страха ощущает физическую боль. Сквозь прищуренные ресницы, на которых висели слезы, она видела свое прошлое — жизнь в местечке, о котором она давно уже не вспоминала, теперешнюю свою службу, протекавшую в четырех стенах, где никогда не могло случиться ничего неожиданного.

Ее новая история началась в тот воскресный вечер, когда она пошла одна в кино. Еще и сейчас перед ее глазами стоят яркие рекламные щиты у входа и красный свет лампы. Она сидела в тепле, наслаждаясь фильмом; он напоминал ей роман, который она в свое время читала бессчетное число раз, а потом бросила в огонь. На экране развертывалась сходная повесть, только гораздо живее и непосредственней, без вычурных красивых слов. Кино было понятней и словно сладким дурманом наполняло душу. Тильда не видела перед собой людей, не слышала музыки, все ее внимание было сосредоточено на герое, который протянул руку падшей девушке и повел ее к счастью.

Раньше она б ни за что не поверила, что такое возможно; теперь у нее не оставалось никаких сомнений. Артисты уже не были в ее глазах артистами, фильм стал самой жизнью, так захватившей ее, что она вся сжалась и тихо, беззвучно заплакала. Она чувствовала, как в душе ее в муках рождаются новые надежды.

Тильда вспомнила Дольфи. Она думала о нем каждый день с тех пор, как переселилась в город, теперь же ждала, что он выйдет из окружающей ее толпы и окликнет: «Тильда!» Но этого не случилось. Может быть, она встретит его завтра, а может быть, послезавтра. Это ожидание внушало ей и радость и тревогу. Адрес его она забыла, но если б даже и помнила, все равно не решилась бы ему написать. Между ними лежала пропасть, это Тильда отлично понимала. И тем не менее она неустанно искала его глазами среди прохожих. Тысячи людей прошли мимо нее, но его все не было.

Экранный герой ничуть не походил на Дольфи, и все же Тильда улавливала в них что-то общее. Быть может, ей просто хотелось, чтоб Дольфи был таким же — нет, не внешне, а по своим поступкам. Фильм шел, место рядом с Тильдой оставалось свободным. Вдруг кто-то подсел к ней. Она даже не взглянула на соседа. И только когда чужая рука нежно коснулась ее руки, она быстро отдернула ее и вздрогнула. В полутьме она различила улыбающееся лицо Дольфи и, хотя минуту назад ждала его чудесного появления, тут так оторопела, точно увидела рядом с собой покойника. Вскоре фигуры на экране исчезли, зажегся свет, и они дружески поздоровались.

— Я заметил тебя, потому и пересел, — сказал Дольфи.

Тильда едва нашлась что ответить. На глазах у нее выступили слезы, и она, утирая их платком, говорила, что это фильм так ее растрогал.

— Тебе понравилось?

— Да. Только ведь в жизни таких парней не бывает.

— Почему не бывает? — сказал Дольфи и внимательно посмотрел на нее. — А ты стала такая франтиха.

Тильда покраснела, — слова Дольфи льстили ей.

С того дня они часто виделись. К Тильде пришла наконец ее первая и единственная любовь. Девушке казалось, что после долгих месяцев страданий судьба послала ей совершенно особенного, ни с кем не сравнимого человека. Сердце ее трепетало при каждом его слове. Она ощутила сладость первого поцелуя и любви. Впервые в жизни возвращала она поцелуи. Правда, разлад в ее душе еще продолжался, однако она всем своим существом чувствовала, что высоко поднялась над прежней жизнью.

Дольфи любил ее, в словах его было столько правды и ума, и окружала его какая-то тайна. Что-то светилось в глубине его зрачков, но что — она не знала. Он никогда не говорил ей о своих занятиях, не рассказывал, как проводит свободное время. Если она спрашивала его об этом, он отвечал коротко и сразу же переводил разговор на другое. О будущем никогда не заговаривал. Тильда часто думала о его первом письме. Но с ним были связаны воспоминания, которые она в ужасе гнала прочь.

Как-то она вскользь упомянула те строки.

— В том письме — помнишь? — ты писал, что пора устроить жизнь…

Он посмотрел на нее долгим взглядом и немного помолчал.

— Когда я получу другое место, мы поженимся. Хорошо?

В ответ она благодарно пожала его руку, лежавшую в ее руке. Однако сладостное волнение сменилось вскоре горькими мыслями.

Тильда думала, что ее прошлое грозной тенью пролегло между ней и Дольфи. Недостаточно было подняться из бездны преступления на вершину чистой любви. В глазах ее стояло окровавленное дитя — ее неоплаченный счет. Никому еще не поверяла она этой тайны, и даже в минуты наивысшего блаженства ее мучил страх, что рано или поздно ее преступление раскроется и разрушит все ее надежды на новую жизнь.

Однако, несмотря на все свои страхи, Тильда испытывала порой жгучую потребность кому-нибудь исповедаться. Как-то вечером она совсем уже было собралась припасть к плечу Дольфи и, выплакав свое горе, во всем ему признаться. Выложить все без утайки. Она чувствовала, что должна это сделать, ибо ее мучило сознание вины перед ним, усугублявшееся молчанием. Она уже было прильнула к его плечу, но тут же подавила готовое вырваться из груди рыдание, и слова застыли на ее губах…

Сокрушенная и подавленная, желая искупить свою вину перед Дольфи, она отдалась ему без сопротивления. Потом разрыдалась. Напрасно она надеялась, что близость с ним поможет ей открыть ему свою страшную тайну. Сквозь всхлипыванья рассказала она лишь о той ночи, с которой пошли все ее злоключения. Остальные слова заморозило холодное удивление Дольфи.

С того дня Тильда металась между счастьем и мучительным предчувствием его близкого конца. Дольфи все больше окутывал себя какой-то непроницаемой тайной, в глазах его появилось что-то чужое, неприступное. Он словно отгородился от нее колючей изгородью. Между тем к старой тайне прибавилась новая, которую надо было ему открыть. Она говорила взглядами, но он не хотел понимать. Наконец она почувствовала, что стала для него обузой, от которой он не прочь освободиться.

Тильда не удивилась, когда он сказал:

— Я оставил службу. Уеду куда-нибудь в другой город.

Сердце ее рыдало, колени подламывались, но она не заплакала, что весьма озадачило Дольфи.

— Когда ты едешь? — спросила она.

— Через три дня.

— Так скоро? — Тильда и этому не удивилась.

— Я вернусь, — добавил он. Она знала, что он не вернется, никогда не вернется и говорит это только ей в утешение.

Однако Тильда считала, что должна поделиться с ним своей мечтой. О прошлом она говорить не станет — сейчас это не имеет значения. Он выйдет в ясное весеннее утро, конечно, бледный, но сияющий, и она откроет ему душу. Он прижмет ее к своей груди, и она будет ему еще милей, чем прежде. Из-за этого он, конечно, не останется здесь и потом не вернется, но все же одна из ее тайн жарким пламенем будет гореть в его памяти. Он будет знать, что она родит ему ребенка, что она остается совсем одна в чужом городе и все равно ни на что не жалуется!