Аномальная зона

– А второй, Студейкин?

– Этот, гражданин начальник, тоже подозрительный тип. Всё снежного человека искал. А я думаю – врёт. У него и шпионская аппаратура имелась – фотоаппарат, карта, компас…

– Ну-ну, – кивал поощрительно старлей, быстро записывая в блокнот околесицу, что нёс ему перепуганный до смерти Богомолов.

Четверть часа спустя оперативник с удовлетворением захлопнул блокнот:

– Хорошо, Иван Михайлович. Рад, что мы в вас не ошиблись. Мне майор Выводёров так и сказал, посылая к вам на беседу. Мол, чую я, что где-то в глубине души он наш человек! Хотя и писатель.

– Да какой я писатель! – покаянно всхлипнул, утирая рукавом больничной пижамы набежавшие некстати слёзы, Богомолов. – Так, балуюсь иногда…

– Ничего, писатели нам тоже нужны, – снисходительно кивнул старший лейтенант. – Мы здесь, в лагере, можно сказать, последний оплот советской власти отстаиваем. В неравном бою – у нас каждый штык на учёте. Вот и давайте вместе, плечом к плечу, в одном строю утверждать светлые идеи всеобщего равенства и свободы, защищать трудящихся от гнета капитализма! Предлагаю вам, как бывшему чуждому элементу, надеюсь, твёрдо теперь вставшему на путь исправления, искупить свою вину перед обществом добросовестным сотрудничеством с оперчастью!

– Я согласен, – дрогнувшим от волнения голосом воодушевлённо сказал писатель и даже, пересилив слабость, приподнялся с подушки…

Он окрыленно подумал, что после этого разговора у него начнётся другая жизнь. Его наверняка заберут из тоскливого, провонявшего лекарствами лазарета, признают своим и примут в ряды вохры, накормят, переоденут в форму, присвоят специальное звание – сержанта, к примеру, а то и, бери выше, лейтенанта дадут, у него же «верхнее» образование всё-таки, а это не хухры-мухры, офицерский чин полагается. И берегись тогда, бригадир с дубьём! Лейтенант Богомолов тебе, суке, лично именную тачку вручит, самую тяжёлую, объёмом с полкуба, чтоб колесо заржавленное непременно, некрутящееся и некатящееся…

– Согласен выполнить любое ваше задание! – сел, скрипнув пружинами койки, Иван Михайлович.

Старший лейтенант одобрительно посмотрел на него:

– Вы в партии состояли?

– В какой? – брякнул писатель, а потом спохватился: какая же может быть, по понятиям этого чекиста, партия, кроме ВКП (б): – Нет, – с сожалением качнул он травмированной головой. – По возрасту не успел. Перестройка, знаете ли, грянула, всё посыпалось. А вот комсомольцем был.

– Хорошо, – серьёзно кивнул опер. – А раз так, то должны помнить: комсомолец всегда, при любых обстоятельствах, должен оставаться надёжным помощником партии! Бывших комсомольцев, как и коммунистов, не бывает. И вам, комсомолец Богомолов, в этих непростых, прямо скажем, тяжёлых условиях партия поручает задание особой важности. Помните, как в Великую Отечественную войну наши разведчики проникали глубоко в тыл врага, работали в подполье, внедрялись в структуры вермахта и собирали ценную для советского правительства информацию? Вот и вам, Иван Михайлович, предстоит в качестве глубоко законспирированного агента, нашего секретного сотрудника, жить и работать среди заключённых. Вы будете собирать интересующую нас информацию и сообщать нам о процессах, происходящих в бригаде, своевременно сигнализировать о подрывной деятельности отдельных осуждённых, о фактах антисоветской агитации и пропаганды, случаях саботажа, членовредительства, готовящихся побегах и преступлениях…

– Пристукнут они меня, – обречённо понурился писатель, надежды которого вырваться из барачного ада развеялись, как утренний туман над болотом. – Да и работать на карьере я не смогу. И раньше еле управлялся с тачкой, а теперь… – потрогал он демонстративно повязку на голове, – тем более…

– С трудоустройством мы порешаем, – обнадёжил его старший лейтенант. – Жить будете в бараке, а работать – в библиотеке. У нас там как раз вакансия есть. Для писателя. Да, вот ещё. Небольшая формальность. – Он извлёк из блокнота сложенный вдвое листок с машинописным текстом и протянул Богомолов.

– Что это? – щурясь, силился рассмотреть сливающиеся строчки Иван Михайлович. После удара по голове у него помутилось в глазах, да так до сих пор и не прояснилось до конца.

– Соглашение о сотрудничестве с оперчастью. Дело в том, что, как негласный агент, вы будете получать от нас дополнительное вознаграждение – продукты питания, чай, махорку за каждое ценное сообщение. Но, как говорил Ильич, во всяком деле – главное, учёт и контроль. Вот, распишитесь здесь, – вручил он листок Богомолову.

Тот царапнул завитушку рядом с галочкой в нижней части страницы.

– Порядок, – мельком глянув на его подпись, кивнул оперативник и спрятал бумагу в блокнот. Взамен откуда-то из недр карманов галифе он вытащил целую, запечатанную пачку махры. – Вот, возьмите аванс. Табак здесь самая ходовая валюта, что угодно выменять можно. Жду от вас сообщений.

Богомолов взял махорку и, повертев в руках, спрятал за пазуху. А потом неожиданно для себя сказал:

– У меня есть одно сообщение. Заключённый нашей бригады по кличке Гриб религиозный культ отправляет. А тетрадку с молитвами на себе в потайном кармане робы прячет…

– О-о?! – поднял брови «кум». – Этот старый хрен опять за своё? Распространяет, понимаешь, опиум для народа! Молодец! – похлопал он по плечу писателя. – Я же говорю – наш ты человек. Советский!

И вышел.

7

После выписки из лазарета Иван Михайлович вскоре понял, что чем оглушительнее слава, тем быстрее она проходит.

За время нахождения в больничке неизвестные, наверняка, впрочем, из числа бывших поклонников, обчистили его «сидор» в каптёрке, где в пору повального увлечения поэзией Богомолова скопилось немало подношений от благодарных слушателей: несколько замуток чая и завёрток махры, мешочек сухарей, пара-тройка кусочков пилёного сахара, нитки, иголки, смена нижнего белья.

Мало того что зеки, ещё вчера рукоплескавшие его творчеству, сделались к нему равнодушными, так ещё и злорадствовали по адресу развенчанного кумира. А бригадир, не приглашавший более писателя посидеть вечерком в тесной компании сук и блатных у печки, даже удивил несказанно, сочинив что-то вроде пародии и выдав её при случае Богомолову с гадкой ухмылкой:

И хотя Иван Михайлович ни на мгновение не забывал, что стихи читал этим людям не свои, а чужие, всё равно было обидно до отчаянных слёз.

Столкнуться с Грибом ему, слава богу, больше не довелось. Из разговоров обитателей барака он узнал, что старика с религиозной литературой замели в БУР на три месяца. Там дед вскоре простудился и умер. Так что с этой стороны для писателя всё сложилось удачно.

Но особенно повезло Богомолову с новой работой.

Оперативник сдержал слово, и сразу же после выписки из стационара Ивана Михайловича стали занаряжать в лагерную библиотеку. Располагалась она на территории жилой зоны, в непосредственной близости к вахте, была отгорожена от остальной территории штакетником, и зеков в неё без особого распоряжения начальника культурно-воспитательной части подполковника Клямкина не пускали.

Заведовал библиотекой заключённый в возрасте хорошо за пятьдесят, желчного вида, иссушенный собственным раздражением, по кличке Культяпый. Прозвищем своим он обязан был, вероятно, правой руке, которая, не слушаясь хозяина, вольно болталась вдоль туловища, а сведённые судорогой пальцы образовывали фигу, которую библиотекарь, не без усилия подняв здоровой рукой парализованную, по малейшему поводу демонстрировал окружающим.

Впрочем, встретил он Богомолова хотя и без радушия, но и неприязни не выказал. Осмотрел головы до ног:

– Писатель? Ну-ну, – и поджал губы скептически.

Странно, но литературу Культяпый, вопреки своей должности, терпеть не мог. Относился к книгам так, словно кладовщик, к примеру, складом лакокрасочных изделий заведующий к банкам с краской. Главным критерием хорошей работы для него являлась сохранность книжного фонда. Но не как кладезя знаний, а как источника вожделенной бумаги на самокрутки, столь дефицитной в лагере.