Размышления о жизни и счастье

По субботам я натирал воском коридор нашей большой коммуналки, ходил на рынок за картошкой, старался, как мог, помочь жене по хозяйству. После ужина я отдыхал на диване с газетой.

Однажды жена присела ко мне и сказала:

— Знаешь, дорогой, у меня есть к тебе просьба.

— Да? — я отложил газету.

— Ты, пожалуйста, не помогай мне.

— Как же так? — удивленно спросил я.

— Не помогай, прошу тебя.

— Но тебе же трудно: стирка, полы, магазины… Ты же работаешь. И вообще, наша женщина…

— И все же — не помогай.

— Не понимаю.

Я, в самом деле, ничего не понимал.

— Помогать мне не нужно. Если ты хочешь, чтобы мы жили дружно, не помогай, а делай все то, что делаю я. Мне кажется, в доме не должно быть "мужской" и "женской" работы. Ты сам знаешь, как выглядит в большинстве семей помощь мужа: прибил гвоздь, принес хлеб из магазина и все. "Я тебе помог, теперь меня не трогай, я отдыхаю." А жена — на кухню к кастрюлям.

— Да, но я…

— Ты уверен, что в тебе не живет подобное чувство?

В этом я был не уверен.

— Как видишь, вопрос о помощи по дому не так уж прост.

Жена погладила мою руку, встала с дивана и пошла на кухню мыть посуду.

Я сел и стал думать. Газета меня больше не интересовала.

Август 1993 г.

Снежный ком

Мы жили вместе уже полгода, и мне казалось, что медовый месяц у нас никогда не кончится. У нас была просторная комната в большой коммунальной квартире. Моя деликатная теща, чтобы мы могли побыть наедине, перед сном по часу мыла на кухне посуду, но я даже не замечал этих неудобств.

Мы летали на крыльях любви, и, казалось, нет силы, которая могла бы помешать нашему счастью. Меня переполняло чувство ответственности за двух слабых женщин. Я ощущал себя их опорой и в их глазах читал надежду и признательность.

Однажды после работы мы сидели за столом и ужинали. Я о чем-то увлеченно рассказывал, женщины слушали. Не помню, о чем шел разговор, но вещал я очень оживленно.

Вдруг в мой монолог вклинился негромкий голос тещи:

— Юра, это было не совсем так, как вы говорите.

— Ну что вы, — с легким укором сказал я, — у меня сведения точные.

— И все же не совсем, — настаивала моя неожиданная оппонентка.

Я был несколько смущен, до сих пор меня в доме не перебивали. Мои слова принимались безоговорочно, как и представления о жизни.

— Поверьте, я знаю, о чем говорю, — сказал я решительно.

Жена внимательно посмотрела на меня.

— Вы просто ошибаетесь, — продолжала настаивать теща. — Я вчера прочитала в газете…

Она еще не успела закончить, как я в раздражении перебил ее:

— Ну, знаете ли, выходит, я ерунду болтаю?

Теща смущенно замолчала. Моя молодая жена как-то странно смотрела на меня и тоже молчала. Потом негромко сказала:

— Знаешь, Юра, я этого момента полгода ждала

— Какого момента? — не понял я.

— Когда ты впервые повысишь на нас голос.

— Ну, и что же?

— Как будто ничего страшного не произошло. Пустяк — муж повысил голос, можно и не обратить внимания.

— Ну почему же? Я могу извиниться.

— Не в этом дело. Сейчас в нашей семье родилось зло.

— Так уж и родилось…

— Да, друг мой. Сам посуди: у тебя есть все основания говорить с нами безапелляционным тоном. Характер мужской, работа ответственная. Ты начитан, образован, зарабатываешь хорошо. Ты — наша опора. Мы только женщины, ты же у нас — фигура. И мы рады видеть тебя таким. Но если ты сейчас не поймешь, что произошло, зло будет накатываться, как снежный ком. Через год твой повышенный тон в доме будет в порядке вещей, через два ты перестанешь с нами считаться, превратишься в семейного деспота. Такое нередко случается.

В ее глазах я читал желание мне помочь.

— И ты это… ожидала?

— Да. Важно было не пропустить начало.

В удивлении смотрел я на жену. Откуда в ней все это? Я изрядно старше ее, но ничего подобного мне и в голову не приходило. Жил, как птенчик в теплом гнезде.

Вот тебе и "фигура"…

Ноябрь 1993 г.

О работе

Когда мы поженились, жена работала на заводе и училась в музыкальном училище. Поздними вечерами она приходила с занятий, ужинала, и, включив модератор, чтобы не беспокоить соседей, садилась за пианино. Она мечтала о работе с детьми.

Когда она получила диплом преподавателя музыки и перешла в детский сад, радости ее не было предела. С малышами она умела общаться всегда, без труда находила подход к самым упрямым и избалованным. Дети тянулись к ней, наперебой спешили помочь: один тащил стул, другой торжественно нес ноты. Из каждого музыкального занятия она умудрялась сделать маленький праздник. Некоторые мамы рассказывали, что дома девочки играют в Нелю Борисовну, рассаживают кукол и поют с ними песни.

Я радовался успехам жены и с интересом слушал ее рассказы о работе. Однако через год я стал замечать, что она все чаще приходит домой усталая и озабоченная.

— В чем дело? — спросил я.

— Трудно мне с детьми, — сказала жена.

— Ты же мечтала об этой работе…

— Да, работа замечательная. Трудность в другом — я не вижу в детях детей.

— Как это?

— Это трудно объяснить… Мне кажется, что на лицах даже самых маленьких уже написано все: кто из них будет начальником, а кто подчиненным, кто будет рыцарем, а кто будет способен обидеть женщину… У меня такое ощущение, что я вижу, кто из них в жизни будет счастлив, а кто несчастен. Я вынуждена говорить с каждым ребенком так, словно он уже взрослый, к каждому предъявить разные требования. Внимание слишком напряжено, к концу дня я устаю.

— Но это же сплошной субъективизм!

— Возможно, но свое представление о детях я проверяю на их родителях. Дети — слепки семейных отношений.

— Как же ты работаешь?! Это труднее, чем заводские чертежи.

— Пожалуй, не легче. Но к мертвым чертежам и схемам я уже не вернусь. В жизни нет ничего интереснее, чем общение с детьми.

Август 1996 г.

О математике

Однажды разговор с женой зашел о школьном воспитании.

— До четвертого класса я была отличницей, — сказала жена, — я получала похвальные грамоты и значки "Отличник учебы". С пятого же мои успехи пошли на спад.

— Отчего же?

— До четвертого у нас была одна учительница, с пятого же их стало несколько. Я уже не могла охватить душой всех и растерялась. К ученикам они относились по-разному, каждая требовала свое, а математичка просто кричала на нас.

— И на тебя тоже?

— На меня нет, но страх того, что она может закричать и на меня, поселился во мне. Я перестала понимать математику. Я училась старательно, но с математикой дела шли все хуже и хуже. Я не могла постичь связь сухих, ничего не говорящих чисел, и в моем дневнике появились тройки. Цифры наводили на меня невыносимую тоску, и, промучившись несколько часов над учебником, я убеждалась в своей полной неспособности постичь эту премудрость. Свою первую двойку я получила в шестом классе. Это была двойка по математике.

Отметка была заслуженной, но все же потрясла меня. В двойке было столько унижения… Я представила, как расстроится мама. Я даже не могла обещать ей, что этого не повторится, так как понимала свои возможности. "Ну, что ж, — горевала я по пути домой, — я не буду знать математики. Но и без нее можно стать хорошим человеком, тогда мама никогда не будет огорчаться. Я постараюсь стать доброй, и всегда буду любить родных. Это, может быть, даже важнее математики".

Я слушал и вспоминал себя в этом возрасте. Я не раз давал себе слово регулярно учить уроки, развивать волю, заниматься спортом, но мне никогда не приходило в голову стать хорошим человеком.

27 августа 1992 г.

О настроении

Как-то я заметил, что жена никогда не произносит слово "настроение". "Почему?" — подумал я и решил спросить ее об этом.