Сучья кровь

Тот, который толкал Витю в плечо, встал со скамейки и подошёл к нему вплотную, вцепился своими звериными глазами и попробовал давить взглядом.

— Чё, ннааа? Чё? А? Чё?

— Видите, уважаемый — осень. Черви выползают под дождём из своих норок. Если вы готовы уплатить, то я могу продемонстрировать свой увлекательный номер — «избиение червей».

— Давай, покажи, бля! — крикнул кто-то из гопников. — П…к, бля, какой нашёлся. Это же бля, в натуре, Паша Гирутский!

— П…ц тебе, — согласился другой.

— Дай свою палку, нах, — потребовал Паша Гирутский. — Дай, бля, свою палку!

И ухватился за трость. Ухватился довольно крепко, потянул на себя — но ничего не вышло.

— Если вы настаиваете на представлении, господа…

Договорить он не успел — Паша Гирутский попробовал дать ему бычка ударом характерно крепкого для гопников лба, но Витя увернулся и с силой крутанул трость двумя руками — так, что державшийся за неё Паша грохнулся на землю.

— Тебе п…ц, ннааа, бля! П…ц, ннаааа!

Удар тяжёлым ботинком по челюсти Паше — и он больше не кричит. Следующим движением Витя двинул по морде бросившегося к нему гопника дубовой тростью, и тот остановился, отшатнулся. Витя раскрутил трость — буквально два оборота, и ударил ещё раз — гопник упал на землю.

В этот момент на него налетели двое других — и повалили в осенние листья. Завязалась короткая потасовка, когда никто никого не бьёт, а только разве что душат, давят, пытаются выбраться и встать.

— Сука!

— Пидор!

Витя вскочил на ноги и вернул в рукава окровавленные стилеты. Один из налетевших держался за проткнутую ногу, второй-таки нашёл в себе смелость подняться и тут же получил удар тростью по голове. Не просто тростью, а именно её серебряным набалдашником. Голова отскочила со взбрызгом крови, как крепкий, но надтреснувший арбуз.

Ещё несколько ударов носком ботинка по лежачим. «Для профилактики», — отметил про себя Витя.

— Итак, господа, вот и всё моё скромное представление, — спокойно произнёс он, опёршись на трость. — А теперь дело за деньгами.

Гопники полезли по карманам. Все они, казавшиеся такими лихими парнями, в конце представления с удивительной честностью отдавали деньги. Один достал мобильник, но Витя сразу это действие пресёк: раскрутив в два оборота трость, метким ударом выбил телефон из руки.

— Э, нет, господа. Мобильные телефоны на время сеанса полагается выключить. Надо вежливо относиться к актёрам.

У гопника, который лежал без сознания, Паша Гирутский сам вытащил кошелёк и отдал Вите.

— Вам сейчас, наверное, вот что думается: что вы меня потом найдёте.

— Мы тття, нна, потом найдём… — пробормотал гопник с продырявленным коленом; куда-то в сторону пробормотал, в пустоту. — Ннна…

— Но я, господа, не ищу популярности и не повторяю своих выступлений, увы, — покачал головой Витя. — И потому скажу вам, что искать меня бесполезно. Вы ведь не слушали меня, когда я назвал своё имя?

Гопники молчали. Витя засмеялся, бросил им вычищенные кошельки, развернулся и медленно зашагал к остановке.

«Вот же какие… Какое поколение. Нет чтобы людьми стать, — думал он. — Так ведь даже самых простых истин — например, что после драки кулаками не машут, не знают…»

Он развернулся, размахнулся и ударил правой чётко в лоб догонявшего его гопника. Кольцо было заточено именно под это: оставлять печатку-череп на черепах гопов. Гоп взвыл и отскочил. Ну вот теперь точно — всё. Через пару месяцев заживёт, зарубцуется. Никаких витальных повреждений с обеих сторон. Главное, доехать до центра, оттуда до дома, а дома синяки залатать, ноги под плед, трубочку набить и чаю, чаю.

Тёплого чаю попить на ночь.

На тесной кухоньке Ксена было накурено. Воняло сигаретами, гашишом, сгоревшим ужином. Рута с тоской поглядывала на пустую миску. Ксен сидел за столом.

— Да люблю я тебя, люблю, — сказал он наконец Наташе. — Люблю.

Она доводила его своим молчаливым взглядом уже полчаса. Смотрела и ждала чего-то, а Ксен пробовал, говорил разное, но ничего не выходило.

— Ты не стоишь копейки, думаешь, а? Дешёвая шлюха… Да пока тебя не было, ко мне приходило сто тысяч женщин, одна красивее другой. Они тёрлись об меня своими грудями, они ласкали меня, вертели попками, они носили такое нижнее бельё, что тебе даже не снилось. Но я не трахнул ни одну из них, Наташа. Ни одну.

Она молчала.

— Совали… Совали свои соски мне в рот… Прикидывались моей мамкой, а? А мамка моя та ещё сука, ты знаешь. Мамка моя за границу свалила, знаешь. Свалила и пьёт дорогое бухло с тамошними богатыми шнырями. Мы же такой сучий народ — не можем, чтоб нас не трахали. Не можем, и всё тут. Раньше они к нам милосердно приходили — Наполеон, Гитлер. Приходили и имели нас. А теперь не приходят, ну а мы что — едем к ним туда, чтобы нас продолжали там трахать… Нам нравится, когда они нас трахают… Тебе, Наташа, нравится ведь, когда тебя трахают?

Ксен смачно затянулся сигаретой и хотел со злобы забычковать Наташе в лицо, но передумал, остановился на полпути — и опустил сигарету в пепельницу.

— А я нормальным хочу быть… Не как вы… Не как вы все.

Рута заскулила и начала ходить по кухне. Села перед Ксеном, голову ему на колени положила.

— Что, Рута… Я злой с ней, да? Да, злой… Это во мне накопилось, Рута. Прости. Прости… Я-то на самом деле, ты знаешь… Добрый. Только грустный и потому — злой.

Ксен опустил лицо в сложенные лодочкой руки и провёл ладонями по голове. Почти лысая. А ведь когда-то такой металлюга был. На концерты ходил. Пиво пил по идейным соображениям. Не как сейчас — тупо пить, чтобы пить. А пил, потому что пиво. Потому что молодой. Потому что сила в крови играет, потому что буянить и ломать всё можно. А сейчас — просто. Привычка какая-то, пиво. Пиво, друзья. Всё по привычке. И голова, голова, боль — почти не переставая.

— Голова у меня, Рута, болит.

Толпы людей в чёрном. Люди с длинными волосами, люди с шипами и металлом. Люди металла. В коже и нашивках любимых групп; у каждого — свои, но никаких претензий. Слушай, что хочешь, хоть рок, хоть панк, хоть гранж, хоть джаз — но всё же лучше, конечно, металл. Слушаешь с нами? Ты наш. Наш человек. И не надо больше никаких доказательств.

— Ксен! Ксен, открой пиво!

Женька вылез откуда-то из пьяной массы, с сигаретой в зубах и восторженно жестикулировал поллитровой бутылкой пива.

— Счас, — остановил Ксен сатаниста, объяснявшего ему про Апокалипсис. — Счас буду, погодь.

И подбежал к Женьке. Тот уселся на лужайке и улыбался. Из клуба гремела музыка, на небе светили звёзды, в руках уютно лежало пиво, и казалось, всё, всё ещё будет. Всё будет так, как надо, и никак иначе, потому что Ксен умеет открывать пиво зажигалкой.

— Какой же ты бухой, — захохотал Ксен, выхватив из рук Женьки бутылку. Открыл со щелчком и протянул обратно, но Женька не взял.

— Эту я тебе принёс… Вот, мою тоже открой.

Ксен открыл вторую и сел рядом — не особо всматриваясь в темноту, нет ли там на газоне какашек собачьих или ещё какой грязи. Просто сел. Из толпы металлюг донеслись крики, пьяные, радостные крики… Крики свободы, радости, молодости, и вообще, всего прекрасного в этом мире. Металлисты стояли хаотично, в радиусе тридцати-сорока метров от входа, курили и говорили о жизни. Чувствовали её. Наслаждались ею. Присмотревшись к этой чёрной массе, можно было различить определённую структуру — стояли всё же не в полном хаосе, а кучками по три-четыре, по пять-шесть человек, и в каждой кучке говорили о чём-то своём. Где-то злобно рычали гролом про бензопилу, распиливающую череп полярного медведя-людоеда. Где-то обсуждали преимущества разных гадов и технологии вбивания в подошву гвоздей. Где-то гитару продавали, или покупали, или настраивали, или ломали по пьяни. Где-то о компьютерных игрушках говорили и ролевых играх, где-то об искусстве и вечности. Где-то магию и мистику обсуждали.