Сучья кровь

— Ты бы поосторожней, — заметил Женя. — В сортир, что ли, со своей травой пошёл бы.

— А мне пофигу. Абсолютно пофигу. Вот кто мне что сделает?

Наташа искоса посмотрела на него. Хотела что-то сказать, но промолчала.

— Ну, менты зайдут. Повяжут тебя с поличным. Тебе это надо?

Ксен выжал из сигареты содержимое. Любовными медленными движениями выдавил его на тетрадный лист. Потом намешал в табак немного травы и начал втягивать эту смесь обратно в сигарету.

— Пропащий я человек, — сказал он. — И терять мне нечего. Я и так плохой, хуже некуда.

— Зла и добра нет. Нету ни злых, ни добрых людей, — Наташа отвалилась на спинку стула и посмотрела сначала на Ксена, потом на Женю. — Так что хватит на себя наговаривать.

— Ну, а как ты тогда людей классифицируешь? — спросил Женя.

— А зачем? Я и так знаю, какой человек. Человек выше добра и зла, — задумалась. — Ну, а если тебе нужна классификация, то я вот как сказала бы: нету ни плохих, ни злых, а есть интересные, скучные и неприятные.

Женю эта идея поразила. Он захлопал, заапплодировал Наташе, встал со стула и пожал ей руку.

— Браво! Ну, подели нас всех тогда.

— Ты так этого хочешь?

— Да и я бы послушал, — отозвался Ксен. Косяк у него был уже почти готов.

— Ну хорошо. Вот с тебя, Ксен, начну, — и побуськала Ксена в лоб. — Ты в душе интересный. Только показать это не всегда умеешь. И поэтому ты часто скучный. А когда тебя мучает что-то, ты становишься неприятный. А ты, Женя, не обижайся, но ты скучный.

— Это ещё почему? Я фотографирую!

— А я крестиком вышиваю и в университете учусь.

Женя запнулся.

— Ты тоже думаешь так, что ли? Тоже думаешь, что фотки мои плохие?

— Я же тебе говорю, нету никакого плохо или хорошо! Есть интересно, скучно или неприятно. Фотки твои качественные, но неинтересные. Неоригинальные.

— Воо, Виктора, небось, наслушалась…

— А вот Виктор, кстати, интересный.

— Позови его сюда, кстати, — Ксен поднял голову и посмотрел на Женю. — Я его уже сто лет не видел. Как он там вообще поживает, что делает?

— По-старому всё у него. Пить пиво всё так же не любит. Дома сидит, читает, трубку курит, чай варит, на кресле качается. Не приедет он.

— А ты позвони, — настаивал Ксен.

— Да говорю тебе, не приедет.

— Ну дай его номер, я сам позвоню.

Женя продиктовал Ксену номер, и тот позвонил. Встал, отошёл к выходу, отвалился на барную стойку и говорил около минуты. Слышно толком не было, только интонации — оживлённо говорил.

— Счас он тут будет! — радостно провозгласил Ксен, вернувшись за столик. — Он сказал, что тут неподалёку гуляет в парке и этого… Как его… Лермонтова читает.

Женя удивлённо покачал головой. Снова молча пили пиво, ждали Витю и Толика.

— Это он железный стих в толпу кидает дерзко, — вспомнился Жене его школьный приятель. Сидели вместе на литературе на последней парте, Женя дурака валял, а приятель рисовал разные приколы. Типа «Грибоедов встречает Боровиковского», «фонтан „Блюющий человек“», «поэт кидает в толпу железный стих», и всё такое. Поэт был скорченный, злой, и действительно кидал железный стих. Не так кидал, как копьё или мяч, а как бы отбрасывал, к толпе в полоборота, взгляд — в небеса. Мол, вот вам, железный мой, горький стих. Читайте, уроды, видеть вас больше не хочу.

Учитель литературы случайно заметил этот рисунок, именно этот. Взял тетрадку, посмотрел, прочитал подпись, посмеялся. Почему-то десятку в журнал поставил.

— Хоть кто-то из вас понимает русскую литературу, — с непонятной радостью в голосе произнёс он.

— Сидите, всё по вечерам пиво пьёте… Хоть бы взяли почитать чего хоть раз, — сказал вошедший Витя и улыбнулся. Пожал руки Ксену и Жене, сходил к барной стойке и заказал себе на удивление сложный и жёсткий коктейль; на свободном стуле устроился. Как всегда, Витя был при параде — в брюках, при галстуке, с шляпой, тростью, но в белых перчатках и без кольца.

— Читаем мы, читаем, — злобно и хитро отозвался Ксен. — Вот я как раз хотел предложить выйти в курилку, и там… Почитать немного.

Тетрадку и сигареты он уже спрятал, а косяк положил за ухо.

— Я пас, — сразу отказался Витя.

— Тоже не буду.

— Ну Нат…

— Нет, не буду. Дай моим мозгам покоя немного.

— Значит, только мы с Женькой? Жень, ты-то хоть будешь?

— А я вот буду. У меня сегодня такое случилось, что я от чего угодно не откажусь. Хоть почитать, хоть почту отослать, хоть с небоскрёба прыгать. Я сегодня вполне настроен тупить. Несчастье у меня.

— Серьёзное что случилось? — поинтересовался Витя.

— Я бы, знаешь, так сказал: в очередной раз драгоценный камень схватил, посмотрел, а там гнилушка болотная, и светлячок, и дрянь всякая. Вот так получается.

Ксен накинул свою лёгкую потрёпанную куртку, протянул Жене его пальто. Сегодня он сидел под вешалкой, а это закон: кто под вешалкой, тот и гардеробит. Они быстро оделись и покинули бар.

— Ну как ты? Отошла немного? — поинтересовался Витя, потянув немного своего коктейля из трубочки. — Или всё так же?

— Не знаю. Сегодня около часа в церкви отсидела.

— Молилась?

— Нет. Просто сидела, и всё. Там, в церкви — у меня в голове всегда тихо.

— Ты всё из-за естественного отбора мозги себе ешь?

— Да я смысла, смысла не вижу, Витя. В детстве нам всем разноцветные мультфильмы Дисней показывал, про друзей, про любовь, про хорошее. А сейчас, как подумаешь, нет ничего. Всё пропало. Детская утка, всего-то. Мы вот сейчас говорили, пока тебя не было, про добро и зло… Женя с Ксеном до сих пор ведь верят. А про Толю я молчу — он ещё на более низком уровне застрял.

— Ну, все мы в меру злые и в меру добрые. Все в меру. Надо стремиться только к…

— Не надо стремиться никуда!

Наташа отхлебнула пива.

— Вот ты такой же, как и эти двое. Вы мужики все такие, наверное. Ты подумай, послушай, ты ведь умный. Ты должен понять.

— Хорошо. Говори.

Наташа осмотрелась — глазами искала, с чего начать. Людей вокруг почти не было, посреди рабочей недели мало кто пьёт. На стене рядом с ними картина — старый самолёт, кукурузник над Арктикой. Чуть дальше, уже над другим столиком, ещё картинка: первобытные люди мамонта гонят в ловушку.

— Вот, — она указал на мамонта. — Вот оно. Собралась кучка первобытных людей. И говорить научились. Железо ковать. Огонь разводить. Но это полбеды. Как придумать, чтобы этим железом не друг друга рубить, а мамонтов? Чтоб огнём своих не жечь, а пещеру греть? Тут из стадного инстинкта добро и выросло. Добро — это когда хорошее для других делаешь. А зло — когда хорошее для себя делаешь. Не хорошее, а… полезное. Ну, если очень грубо и обобщённо. А потом, Витя, вот что ещё они придумали: Бога. Верховного, страшного и сильного.

— Зачем ты в церковь ходишь?… — ошарашенно спросил Витя.

— Не перебивай. Бога они придумали, и заповеди. Сами придумали. Кто-то написал. Сказал — от Бога. Поверили: заповеди-то про добро. Первые три — чтобы нерушимость Бога поставить. А дальше, семь — для удержания социума вместе. Чтобы не забывали, что есть добро, а что — зло. Это уже сейчас мы их как часть мира воспринимаем — потому что с глубокого детства навязывают. Но это чужое. Потому что вещи это неестественные, в природе их нет. Вещи эти людьми придуманы для выживания. Потому что, если добро будешь делать, полезное для окружающих, социум укрепишь. От хищников защита. Еды больше. Дети, размножение. Как муравьиная семья, только умнее. У муравьёв добра нет, у них инстинкты. Если бы муравьи добро и зло открыли, они бы уже давно миром правили…

— Ты ведь не можешь вырваться из социума, Наташа. Это, если глубже посмотреть, конечно, правда, но так уж мы устроены…

— Не перебивай! Я не договорила. Послушай вот что: добро и зло — это рудимент. Ру-ди-мент. Остаток. Когда мы из воды на сушу вылезли, мы ведь долго от неё отучались. Лягушки с тритонами там и застряли. А когда на двух ногах ходить начали? Вначале ведь разные болезни, искривления костей, давление кровяное в лёгких и мозге меняется. Но тоже привыкли. Когда мы социумом стали, нам это добро и зло надо было. А сейчас — мы уже не стадо. Нам надоело быть вместе. Структура общества поставлена на таком высоком уровне, что мы часто забываем даже, что мы — социум. Начинаем думать, что независимы. Мы сейчас уже каждый сам по себе жить стремимся. И скоро мы пошлём к чертям. Всё пошлём к чертям. И Бога. И добро. Всё, всё к чертям, Витя! К чертям!