Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей

С этого момента все пошло намного легче, именно потому что я не противилась судьбе. Я решила, что пилоты меня бросят, но через несколько дней они сами меня отыскали: им не хотелось терпеть привычную скуку в рейсе до Дар-эс-Салама, и они даже обещали найти мне жилье и снабжать меня пищей и одеждой, но я сочинила для них историю о неизвестном мне отце и покойной матери, об их встрече на мосту с фонарями в Париже, о моих планах отыскать отца на Багамах, и оба, пилот и второй пилот, чуть ли не прослезились. Когда мы прибыли в Дар-эс-Салам, они меня отпустили и даже дали мне денег на билет первого класса и помахали мне платочками, когда я поднялась по трапу. Я обещала к ним вернуться, но прежде мне требовалось изменить свою жизнь… это, однако, уже другая история […]

Написано Маргеритой Кост в Колонелл-Хилле, 1952 год.

Подлинная история Розы Келлер начинается с того, что она выходит из бара в Париже, а точнее, в момент пересечения площади, не менее унылой, чем те, что мы видим на полотнах Джорджо де Кирико: сумрачная безмолвная эспланада манит ее к себе. Не слыша оклика, Роза Келлер медлительно, самоуверенно углубляется в новый лабиринт, и вдруг — падение в водоворот охристого гниющего смрада. По черной подземной реке она плыла всю ночь и все утро, пока не проснулась на берегу в устье реки, в окружении крабов, которые уже приготовились к атаке, с лицом, источенным крысами и рыбами.

Наклоняясь над водной гладью, точно Нарцисс, Роза Келлер отказывалась верить, что это зловещее лицо, полускрытое водорослями и тиной, — то же самое, которое ей так нравилось румянить у зеркала в вечера безмятежной неги, когда она перевоплощалась в изящнейшую Ррозу Селяви; тут она поняла, и в сердце у нее заныло, что гноящиеся раны превратили ее в распухшее чудовище, и делу не помочь ни шляпой с широкими полями, спереди задрапированными, ни румянами с изморозью, подчеркивающими скулы (их мужская заостренность почти не поддавалась маскировке), ни духами с запахом фиалок, ни молотой корицей, ни шелками: теперь, истерзанное демонами клоак, ее лицо плохо годилось для трансвестизма.

Всего за несколько мучительнейших часов ее привычная жизнь рухнула. Из воды ей удалось выбраться только ценой огромных усилий: после падения в пропасть ее кости превратились в крошево. Она чувствовала себя Христом, только что пригвожденным к кресту, муравьем под пятой диплодока, интуитивно сознавала, что судьба и мир сыграли с ней грязную шутку, что она осталась в проигрыше, что она при жизни мертва, а воскресение невозможно, если только не в качестве мести, справедливейшего реванша, к которому призывало горькое недоумение, точившее ее сердце: «За что меня ударили по голове? Какое таинственное существо расставило мне ловушку в глубинах канализации?» Наивность этих двух вопросов, остававшихся без ответа, растворялась в новорожденной ненависти. Каждый раз, когда она наклонялась над водяным зеркалом, чтобы увидеть свою новую омерзительную кожу, из ее пор вместо пота источалась желчная злоба — та самая заразная злоба, которую ей привил какой-нибудь грабитель, но — беспрестанно спрашивала она себя — как отомстить тому, кто ее ударил, если даже его проклятого силуэта не было видно во мраке? Роза Келлер разрыдалась от ярости, выбранилась на все четыре стороны, но ее слезы только слились с тихими водами болота.

Ей требовалось излить, разрядить бешенство. Отныне она возненавидела мир, не дающий ответа, безмолвный, в самом нездоровом уголке которого ей отныне предстояло прозябать. Человечество показалось ей мерзостным, ненависть к людям крепко засела у нее в голове, и рыбы мерзостны, и крабы, и воды устья, и ее искусанное лицо, и солнечный свет…

Только надежда взять реванш дала ей силы, чтобы бежать от вод, которые под вечер начали подтоплять берег, возможно участвуя во всеобщем заговоре с целью ее уничтожения. Она не позволит одержать над собой верх ни людям, ни стихиям, только не теперь, когда она цепляется ногтями за песок, чтобы доползти до луга, держа курс к строю сосен, которые укроют ее на время выздоровления. Ей не хотелось прибегать к лицемерной помощи какого-нибудь незнакомца: она исполнилась недоверия и страха перед обманом со стороны притворно милосердной, а на деле преступной, деспотичной, садистской души.

Если к ее убежищу случайно приближался рыболов или купальщик, Роза Келлер, искусная в камуфляже, старалась затаиться, замыкалась в своей раковине. Если человек подходил чересчур близко, она подражала перезвону гремучей змеи, жужжанию осы или загробному резонирующему стону привидения. Так ей удалось прожить в уединении долгие дни, когда ей досаждали москиты, когда она питалась отвратительными блюдами из земноводных, грызунов и насекомых, дни, в течение которых росли щетина и космы, вихры и заусеницы, лишаи и бородавки, прыщи и герпетическая сыпь, волдыри и гниющие язвы, и, хоть ты и не поверишь, прожить те дни, когда ее кости срослись, а раны на лице зажили.

В городе ее считали умершей, и Роза Келлер сознавала: из мира живых она вычеркнута. Ее даже воодушевляло, что она всеми забыта, так как под покровом отсутствия, не фигурируя в людских планах, могла действовать с завидной свободой. За время выздоровления она взвесила преимущества и неудобства своего нового существования, и, хотя мысль о подлости окружающего мира и необходимости мести не изменилась ни на йоту, она все же заключила, что ее трагедия — при всей своей огорчительности — таит в себе грандиозные перспективы небывалой ширины, которые она и собиралась воплотить в жизнь. Разумеется, она тосковала по своим присыпкам из талька, по вечерам с «Мэйбеллин» и блестками и, даже бородатая, косматая и запаршивевшая, вздыхала по муаровым платьям и по имплантам, на которые пришлось раскошелиться для превращения из «него» в «нее», плакала по парикам и туфлям на шпильке, которые, должно быть, пылятся в шкафу где-то в костюмерной театра, где она, Роза Келлер, была подлинной дивой труппы. В то утро, когда она почувствовала, что совершенно оправилась после ударов и укусов, выйдя из зарослей и увидев отражение своего лица в водах болота, она просияла, удостоверившись, что не так уж изуродована, как ей показалось на следующий день после нападения. И поняла: если всего на несколько сантиметров подрезать ее дикарскую шевелюру, ее безумную гриву, она не вернет себе прежний облик, но, что уже немало, совершит чудо: из исчадия мрака сделается человеком, родится заново. Верно, что с десяти шагов всякий, даже не любопытный, заметит, как обожжено и искусано ее лицо, ее морда ящера, но измельченный гипс, искусная штукатурка и лепнина, аккуратно покрытые слоем латекса, сотрут следы ее ужасного прошлого.

Радость, переполнявшая Розу Келлер в утро, когда она подошла к водяному зеркалу, объяснялась не только открытием, что штукатурка воскресит Нарцисса, но и тем фактом, что незадолго до этого ликующего пробуждения, прошлым вечером, ее уши уловили разговор неких ночных гуляк. Различив неподалеку шаги, Роза Келлер принялась было издавать проверенные отпугивающие сигналы, но интуиция подсказала ей унять свист и вслушаться. Гуляки спорили о смерти какой-то Маргериты Кост. Препирались, кто виноват, кто невиновен. Швырялись обвинениями и перечисляли гипотезы о местопребывании убийцы, некоего Анри де Сада, который, обвиненный в чудовищном сексуальном преступлении, скрылся, но прежде столкнул свою обвинительницу, Маргериту Кост, в канализационный люк. Возможно ли такое совпадение? Кого они подразумевали под Маргеритой Кост? Неужто Анри де Сад — серийный убийца? Или, обознавшись на темной площади, Анри де Сад напал не на ту жертву и вместо Маргериты Кост толкнул в клоаку первую встречную — то есть Розу Келлер? Откуда этим двоим бродягам знать, что убита действительно Маргерита Кост, а не Роза Келлер? Были ли сделаны официальные заключения? Розу Келлер мало заботили ответы на все эти (и многие другие) вопросы, и все же подслушанный по счастливому случаю диалог полуночников пролил свет на неясный объект ее мести: Анри де Сада.