Без ума от Венсана

Уверенный в отношениях с этим другим юношей, я перезваниваю Венсану, освобожденный от чар, которые заставляют меня сближаться с ним таким манером, что он может лишь отдалиться.

Венсан приходит совершенно обдолбанный, соблазнительный как никогда. Мы идем ужинать. Потом он бросает меня у двери моего дома. Т. приходит заново клеить разорванное.

Вчера вечером я делаю с Венсаном практически все, что я делаю с Т.: он целует меня, я сосу у него, он надевает презерватив, чтобы отыметь меня в зад, мы надеваем на яйца кольца, нюхаем поперсы, он стегает меня (но все застенчиво, с робостью, словно это детская игра)... В первый раз за четыре года его язык тянется к моим губам и с осторожностью проникает внутрь моего рта: это могло бы быть пришествием одной из самых больших надежд моей жизни, и, конечно же, вокруг нас витает уныние.

Венсан должен придти менее чем через час, чтобы провести со мной весь вечер; тем не менее, я в отчаянии.

Друг Венсана, другой Венсан, влепился на машине в стену, задуманное не удалось. Венсан встречает его, когда тот выходит из больницы: хотел бы я быть этим избежавшим погибели?

Пытался однажды вечером, столкнувшись с Венсаном лицом к лицу на вернисаже Бернара, отказаться от моего чувства к нему.

Путешествие с Венсаном. Пометки на голубой банковской квитанции, которые я делаю в машине, пока мы курим:

«Гимн дождю».

«Гимн ткани». (Я только что трогал его ляжку сквозь брюки).

«Гимн изысканности».

«Изобретение любви».

«Определенная (или же неопределенная) литературная работа: научиться молчать».

Венсан отрывает взгляд от дороги, чтобы подглядеть, что я пишу на талоне.

Увидел Венсана, как в первый раз: время радостного состязания до ужина - нечто, в чем нам обоим удается найти наше счастье; после он опять поднимается ко мне, он говорит: «Делаю тебе два предложения: или магнетический массаж, или я тебя трахну». Спустя четверть часа я по-прежнему не даю ответа, чтобы иметь возможность играть с ним. Когда он снова задает мне этот вопрос, я говорю ему: «Магнетический массаж».

Опять принимаю с Т. экстази, мерзкий порошок, это совсем не то бесподобное счастье, испытанное с Венсаном: это пропасть, разрушение всей конструкции моей жизни и моего сознания, стирание личности в преддверии помешательства. Это еще и скорбь по моим отношениям с Венсаном, поскольку это скорбь по моим отношениям с наркотиком, потому что я знаю, что отношения с Венсаном могут существовать лишь с помощью наркотика. Чтобы опровергнуть столь жестокое и вздорное предположение, я звоню Венсану, говорю ему просто, что желаю его видеть, он свободен, он приходит, мы болтаем, мы слушаем музыку (новый диск Этьена Дао, счастливое сентиментальное предзнаменование), мы пьем шампанское, потом идем ужинать в «Чайку», Венсан на машине его матери, мне нравится ехать по Парижу, когда за рулем он, мы выпиваем порядочно зубровки, я отдал ему свою книгу с автографом и его отпечатанные снимки, которые позволил ему забрать с собой, когда мы ушли из моей квартиры, чтобы предоставить ему свободу больше туда не возвращаться; выйдя из ресторана, я прошу его проводить меня на машине, она припаркована довольно далеко, мы проходим многие сотни метров вдоль линии еще влажных кровавых капель, местами образующих лужицы, Венсан говорит, что это какой-то фарс, что, учитывая расстояние, человек должен был бы уже истечь кровью, Венсан садится на корточки, чтобы попробовать кровь, и, смеясь, говорит, что у него рвется сердце, кровавый след исчезает прямо перед машиной, возле разбитого стекла. Возле моего дома, прежде чем машина остановилась, я спрашиваю у Венсана, предпочитает ли он подняться допить шампанское или вернуться к себе, он говорит мне довольно игривым голосом: «Допить шампанское»; как только мы возвращаемся, я у него на глазах полностью раздеваюсь, ложусь в постель и велю ему сделать то же самое, он ошеломлен, но вовсе не хмурится, вот, наконец, он в моей кровати почти что голый (он не снял трусы) рядом со мной, я возбуждаюсь, мне хорошо, я счастлив, я ласкаю его, я лижу и сосу его соски, я прошу его поласкать меня, он приникает к моему уху, он говорит, что ему нравятся уши, я сжимаю его в объятиях, я дрочу свой член, делая по два ритмичных движения, трусь о его ляжки и в то же самое время дрочу ему, у него тоже прекрасно встает, я чувствую губами, как меня касается пушок на его щеках, о, как я его обожаю, я разглагольствую о своем преклонении, которое всегда испытываю, находясь возле него, я долго целую его член, но не сосу, а потом внезапно заглатываю его, он так хорош, так нежен, так мал, так мил, так великолепен, так восхитительно еле заметно пахнет, Венсан говорит, что очень редко сосет девчачьи киски, потому что они слишком сильно пахнут, я говорю ему, что, может быть, однажды он отымеет меня сзади, надев презерватив, он говорит мне: «Ты боишься СПИДа?», я говорю ему: «Ты перетрахал столько маленьких негритяночек в Африке», - он отвечает: «Я уверен, что тебе бы они понравились, эти маленькие и такие жаркие негритяночки со сладкой кожей», я говорю ему, что, может быть, однажды он полюбит меня, он говорит: «Да, может быть». Он собирается пойти на фронт в Ливии или Иране, чтобы в пострадавших областях устанавливать в госпиталях кровати. Зарплата: 15000 франков за месяц (столько я получаю в газете) и вдвое больше в самых опасных зонах. Мы планируем совместную поездку в Португалию, в Лиссабон. Этим прекрасным первым майским днем над Европой плывет радиоактивное облако.

Отыскивая среди своих контактных снимков фотографии, которые составят подарочный альбом ко дню рождения Т. (хотя я уже сильно опаздываю), я натыкаюсь на несколько кадров Венсана, которые никогда еще не отдавал в печать. Я сталкиваюсь с таинством неистовой насильственности этой любви - о чем столь интенсивно напоминают мне эти снимки - и говорю себе, что хотел бы рассказать об этом с торжественностью, подобающей чему-то священному, словно это одна из великих религиозных тайн. К примеру, языки пламени, нисходящие на апостолов. Вчера вечером я плохо себя чувствовал, лег, но сразу же встал, чтобы забрать отпечатанную фотографию, я смотрел на нее в вытянутой руке, снова вернувшись в кровать, то приближая, то отдаляя, у меня не возникло особых плотских идей о ебле и мерзости, насильственных галлюцинаций о том, как движется член или язык, это скорее замершая прелесть быть свидетелем некоего преображения.

Вновь увидел Венсана, благодаря небольшой порции белого порошка, отвратительного на вкус (экстази): вновь увидел его глаза, его губы, его пупок, то, сколь мы верны друг другу, сколь связаны. Что ж, это прекрасный миг.

1986. Очень реалистичный сон о согласии Венсана, который вызывает у меня сегодня безрассудное желание позвонить ему.

Новый катастрофический вечер с Венсаном. Я по-прежнему без ума от желания. Он приходит в семь часов и говорит, что уйдет в девять. Целый час он рассказывает мне постельные истории, стаскивает штаны, чтобы показать свое теплое нижнее белье. Я целый час пытаюсь затащить его в постель, и тогда он начинает жаловаться, что я единственный из его приятелей, кто хочет вот так вот все время его обнимать, целовать, раздевать, сосать. Он грозит избить меня моим телефонным аппаратом, чтобы украсть кокаин, который я так хотел принять вместе с ним. Он уходит, назвав меня шлюхой.

Венсан поднимается рано утром, чтобы приготовить сэндвичи. Столь далекий от тех волн, в которых он плавал. Напоминание о суровой действительности в момент, когда мне угрожают - или я сам себе угрожаю — отставкой.