Венсан, Лолита и «Крейцерова соната»

Венсан, Лолита и «Крейцерова соната»

Маленькая повесть Эрве Гибера (это все-таки повесть) «Без ума от Венсана» обычно анализируется исходя из того, что автор и рассказчик – одно и то же лицо, и несчастный его Венсан – также имеет некого реального прототипа. Но я ненавижу это самое – так я это называю – «прототипное литературоведение». Никаких прототипов. Текст есть текст, и с этим процессом, который традиционно определяется как «реальная жизнь», текст обретается в сложных и – так скажем – в косвенных отношениях.

Текст непременно имеет источники, тексты рождаются от текстов. «Без ума от Венсана» происходит, на мой взгляд, прежде всего от «Смерти в Венеции». Новелла написана в 1911 году, Томас Манн по сути всю свою жизнь прожил в девятнадцатом веке, хотя уже давно бушевал двадцатый. Поэтому «Смерть в Венеции» – в своем роде первый шаг по направлению к повести Гибера. Но тогда почему именно Томас Манн, а не де Сад? А потому что де Сад – это совсем о другом, это о границах человеческой свободы; о том, что свобода почему-то неизменно ведет в каком-то своем конечном итоге к преступлениям, поскольку твоя свобода развивается в сторону несвободы другого человека. А вот «Смерть в Венеции»… Густав фон Ашенбах – знаменитый писатель, рафинированный интеллектуал; случайно встреченный им светловолосый Тадзио – подросток. Они так и не скажут друг другу ни одного слова. Да им и не о чем говорить. Откуда им взять общие темы? Мы так и не узнаем, о чем думает Тадзио, каков его внутренний мир, мы видим Тадзио лишь глазами Ашенбаха. Конечно, пожилой интеллектуал слегка презирает избалованного мальчика. И в то же время писатель и ценитель искусств Ашенбах восхищается красотой юного аристократа. Но Ашенбах не лжет себе; да, его отношение к Тадзио определяется «священной, немыслимой, абсурдной формулой»: «Я люблю тебя». Однако обретающийся где-то далеко, в густом тенистом лесу, где переплетаются ветви и лианы морали и нравственности, Ашенбах тотчас обставляет свою «формулу» изящными поворотами и реверансами: на сцену его рассуждений является тень Сократа, Тадзио прекрасен, как дивная статуя… Статуя? Но вряд ли статуя может быть субъектом, статуя – она – объект; пусть объект восхищения, но все равно ведь объект. Для утонченного интеллектуала Ашенбаха чувство любви в самом идеальном виде – это чувство не к субъекту, не к личности, а именно к объекту. Правда, этот объект все-таки живое существо, и даже и человек… И Набоков в «Лолите» решительно делает второй шаг…

Кто такой Гумберт? Конечно же, рафинированный, утонченный интеллектуал. Кто такая Лолита? Может быть, ее личность интересна Гумберту? Нет. Ему до мучений его души необходимо тело Лолиты, то есть наслаждения, доставляемые ему этим телом. Более того, если Тадзио являлся для Ашенбаха объектом прекрасным, как статуя, о том, каковы мысли и чувства этого объекта, Ашенбах весьма благоразумно не рассуждал. Гумберт много и часто рассуждает о характере, о мыслях и чувствах Лолиты. И мы с интересом выясняем, что насколько он мучительно и сладостно обожает все ее телесные проявления – так скажем, настолько он просто-напросто ненавидит ее вкусы, ее пристрастия; Лолита – олицетворение противного американизма с его оглупляющей рекламой, пошлым кинематографом, развращающей системой школьного образования. Описывая вкусы и пристрастия Лолиты, Набоков залепляет (иначе не скажещь) звонкую оплеуху всем признакам и свойствам американской цивилизации и культуры. Да, это тебе не страсть Ашенбаха, обставленная тенями Сократа и его внимательного ученика Федра. Гумберт твердо разделяет девочку Лолиту на две части, рассекает на субъекта, которого он ненавидит, и на объект, который мучительно… да, любит!..

И вот он, третий шаг – шаг Эрве Гибера. И чтобы не путать автора с рассказчиком, назовем этого рассказчика «Я Гибера». Итак, «Я Гибера». Кто он? Правильно вы угадали: рафинированный, утонченный интеллектуал. И теперь нам уж совсем не будет трудно угадать, что Венсан, от которого «Я Гибера» это самое «без ума», – совершенный антиинтеллектуал. И, конечно же, выясняется безумная влюбленность «Я Гибера» именно во все телесные проявления Венсана. Потому что в качестве личности Венсан «Я Гиберу» глубоко антипатичен. Венсан – «жалкий маленький придурок» и планы у него дурацкие: «Он строит дурацкие планы: экспортировать в Африку подводные велосипеды, чтобы осматривать дно, стать порно-актером или артистом-комиком, понастроить туристических бунгало на заброшенной платформе в Конго». Венсан в восприятии «Я Гибера» – именно «ничтожество». Гумберт и «Я Гибера» имеют – каждый – свое направление ненависти, подогреваемое общением с Лолитой и Венсаном. Лолита воспитана пошлейшей матерью, американкой немецкого происхождения. Родители Венсана – тупые мелкие буржуа, мелкие лавочники, не способные воспитывать сына, требующие, чтобы он «зарабатывал себе на жизнь», и бросающие его без денег и работы… Как истинный французский интеллектуал Гибер (автор) ненавидит буржуа и всё буржуазное. Нам этой ненависти не понять, поскольку в русской истории буржуа так и не появились; экстравагантные нувориши начала и конца двадцатого века – никакие не буржуа, а всего лишь экстравагантные нувориши…

Утонченному интеллектуалу не о чем беседовать со своим любимым объектом. О чем говорить Гумберту с Лолитой? Что может поведать «Я Гибера» Венсану? Может быть, во время сложного действа совокупления они будут обсуждать фильмы «Новой волны»?..

«Я Гиберу» и Гумберту не в чем винить себя. Ведь это не они развратили Лолиту и Веснана. Это не они, это – «… совместное обучение, жульнические предприятия вроде гэрл-скаутских костров и тому подобное…»; это американская система обучения и воспитания, проникшая и в Европу. Лолита и Венсан безусловно нуждаются в серьезном воспитании. Но «Я Гибера» и Гумберт – не воспитатели, а интеллектуалы, поэтические натуры. Впрочем, Гумберт еще пытается научить Лолиту читать «хорошие книги». Однако девочка, которую он может принудить к самым разнообразным формам совокупления, никак не хочет видеть в нем учителя, и книг не читает. А «Я Гибера» и вовсе не намерен отучать свой любимый объект от пьянства и наркотиков… И Венсан и Лолита – по сути – та самая «малолетняя шпана»… Откуда же чувство ужаса, охватившее Гумберта после первого утра с Лолитой? А вот здесь – парадокс! Дело в том, что Лолита развращена нормативно, что называется; развращена, как все! А то, что сделал с ней Гумберт, вытолкнуло ее из обыденного мирка, где существуют те или иные нормативные «все». То есть быть развращенным, «как все», можно; а вот эксклюзивное развращение, особенное – уже вызывает ужас! Смотря у кого, впрочем. «Я Гибера» не ужасается.

Но почему, почему этим рафинированным, этим утонченным интеллектуалам нужны не субъекты, а именно объекты? Почему страшная тень гибели нависает над этими несчастными объектами в каком-то финале их, нет, даже и не отношений, а, скажем так, контакта с этими интеллектуалами? И Лолита и Венсан ведь не убиты Гумбертом и «Я Гибера». Лолита умерла от родов, пьяный Венсан выпрыгнул из окна. Почему все-таки кажется, что Лолита и Венсан убиты? Ведь если взять пальцами мотылька без намерения убить, все равно убьешь… Такую жалость вызывают эти несчастные – Венсан и Лолита…

Набоков все-таки русский человек и русский писатель. Потому-то Гумберт вдруг задумывается о том, что «…может быть, где-то за невыносимыми подростковыми штампами… и цветущий сад, и сумерки, и ворота дворца – дымчатая обворожительная область, доступ к которой запрещен мне…»… «Я Гибера» уже и не одержим подобной рефлексией; уже и не предполагает, что в душе Венсана нечто такое цветет…

И тут, как бы спасая нас от наступающего ужаса, возникает миф о простом человеке с золотым сердцем. И вот вам два примера бытования этого мифа. В фильме Клода Горетта по повести Паскаля Лене «Кружевница» (так же и фильм называется) этот миф явлен даже лучше, чем в повести. Итак, фильм «Кружевница». Студент Франсуа встречает Беатрис, ученицу в парикмахерской. Беатрис для молодого интеллектуала – идеальный – именно объект – некой – опять же – так скажем – сексуальной инициации. Но далее выясняется, что Франсуа – не Гумберт и не «Я Гибера»; Франсуа хотел бы в свободное от постели и учебы время поговорить со своей сожительницей. Оказывается, общих тем нет. Но ведь Беатрис – простой человек с золотым сердцем; она послушно уходит, сходит с ума, а навестившему ее в больнице для хроников Франсуа говорит кротко свою святую ложь, уверяет, что у нее были после него и другие возлюбленные, чтобы он не чувствовал себя виновным…