Без ума от Венсана

Он спал рядом со мной, я всегда прошу, чтобы он остался, но на этот раз я не настаивал, он задремал у меня на руках, слушая музыку, как незадолго до того перед телевизором, пока набиралась его ванна; забыв обо всем, и о том моменте, когда пора опомниться, я продолжаю сосать и дрочить ему, пока он спит, я кладу его руку на мой член, я сжимаю ее, по движениям его пальцев убеждаюсь, что он не подозревает о том, что я кончаю, я засыпаю возле него, внезапно просыпаюсь, сползаю с кровати, чтобы выключить свет, он полностью раздевается, оставаясь на покрывале, я спрашиваю, почему он не хочет укрыться, он говорит, что потеет, позже он скрючивается в приступе кашля, вздрагивает и садится, начали петь птицы, пять часов утра, я рассказываю Венсану об Амазонке, он идет к окну, наливает целый стакан водки на кухне. Проснувшись посреди следов, оставленных этим обожаемым мной и исчезнувшим телом, я был готов полоскать рот нашатырем и посыпать серой простыню и подушки.

Теперь, глядя на вену на своей правой руке, я хочу проткнуть ее у него на глазах тонкой иглой шприца.

Эпизод, о котором я позабыл: я знал Венсана чуть больше года, я должен был присутствовать на встречах фотографов в Арле, я пригласил его поехать со мной, он не мог, я на всякий случай оставил ему название гостиницы. Вечером, когда я собирался на показ, я увидел его возле решеток Арен [5]. Я был так счастлив, что даже похолодел от этого, парализованный леденящим счастьем. Он говорит мне: «Я сейчас околею, я ехал весь день автостопом, чтобы добраться к тебе, пойдем в твою гостиницу». Я мечтал и мечтаю лишь о том моменте, когда окажусь с ним в гостиничной постели, и, тем не менее, мои губы сухо возражают ему: «Пойдем туда попозже, сначала посмотрим выставку». В конце показа Венсан объявил мне, что уезжает обратно; за ледяным счастьем последовало жгучее горе.

Из-за того, что я видел, как он танцует под эту мелодию, он снова появляется в пустом пространстве, внезапно наполнившемся музыкой.

Мне снится сон: Венсан сосет у меня, наконец-то мне удается засунуть член ему в рот, я замечаю у него под языком маленькие белые звездочки, точно такие же, как на ночнике в виде звездного глобуса, который я оставил включенным, когда ложился.

Хорошая выдумка, как звонить ему, когда я страшусь этого: сделать погромче музыку и говорить под ее звуки, музыка поглощает тревогу.

Он рассказывает мне омерзительные вещи: в этом африканском ресторане, где он проводит вечера, у большинства типов СПИД, на кухнях трахают без презервативов бедных голодных девочек, расплачиваясь куском жареного акульего мяса.

Прямо перед тем, как он пришел, я брился вечером второй раз, чтобы не царапать его кожу.

Он приходит в нейлоновом, красном, как мак, комбинезоне мотоциклиста, из которого нелепо торчит его голова, я хохочу, он говорит мне, что раз так, то он пойдет обратно, я удерживаю его, он не хочет рассказывать, чем занимался днем, он говорит, что никому не признается в том, что у него ломки без героина, я прошу его показать руки, он принимается демонстрировать свой комбинезон, снимает его, как кожуру с банана, сверху вниз, показывает белое хлопковое нижнее белье на пуговицах, облегающее его талию, теперь он заявляет, что весь день занимался кроссом, он отталкивает мою руку, позже вечером он достает из своего комбинезона член, я потребовал от него ласки, он, стоя, дает у него пососать, глядя, как трахают девок на видео.

Я отдал ему лампу из медного сплава, слоновой кости и лакированного синим кобальтом дерева, которой он восхищался; я купил ее пятнадцать лет назад на первые заработанные деньги, добавив двадцать золотых долларов, которые дала мне на хранение бабушка, когда мне было десять лет.

Он был в полутора тысячах километров, я вновь танцевал с другим и с такой силой отдавался танцу, словно он мог меня видеть; я хотел ошеломить его.

Я пришел гораздо раньше, поезд еще пустой; вымотанный ночной попойкой, я решаю отдохнуть в своем купе в темноте. Резкий свет с потолка, штора опущена, мне хочется и выключить свет, и поднять штору, но, так как эти два движения не сделать одновременно, после короткого неосознанного колебания я поднимаю штору до того, как выключить свет, и оказываюсь в нескольких десятках сантиметров, отделенный лишь оконными стеклами стоящих рядом поездов, от двух парней, которые, сидя друг против друга, тычут себе в вены; я вижу их, они видят меня в ярком свете купе, но это слишком священный, слишком сильный и слишком решающий момент, чтобы откладывать его из-за какого-то вуайериста; у меня колотится сердце, мне страшно, и в то же время я зачарован, ибо у меня такое чувство, будто я присутствую на спектакле (я никогда не видел такого, разве что в кино, и каждый раз подобная сцена выглядела чересчур демонстративно, равно как и кровотечение из носа: даже если все по-настоящему, - поверить не удается), более интимном, чем половой акт, безрассудно неистовом и сообщническом; я погасил свет, когда они меня заметили, я отступаю в темноту, я наблюдаю за ними, я смотрю на них неотрывно, это невероятно красивый спектакль, полный такой красоты, которая могла бы вызвать у меня желание, очертя голову, принять в нем участие, оказаться по ту сторону этих стекол; готово, они нашли вену почти одновременно и потом бросают шприцы на пол, снимают повязки и растирают руки, встряхивают ими, поднимают, словно чтобы дать веществу побыстрее добраться до сердца или мозга, закрывают глаза, закуривают, не бросая в мою сторону ни единого взгляда; тот, который виден лучше, когда я сажусь, начинает чесать шею, затылок, потом поднимает штанину, чтобы почесать лодыжку; они больше не разговаривают; он встает и приближается ко мне всего на несколько сантиметров, чтобы открыть окно в коридоре, он снова садится, наслаждаясь свежим воздухом, потом снова встает, чтобы выбросить шприцы из окна, я опасаюсь, что он швырнет их в мою сторону и они стукнутся о стекло, но нет, я для него больше не существую, он просто бросает их на пути; они снова друг против друга в купе пустого поезда, а я продолжаю упиваться созерцанием; внезапно они тоже оказываются в темноте; через миг мне удается различить две красные точки их сигарет, которые поднимаются и начинают порхать над выключателем неработающего ночника; они выходят в коридор, я приклеиваюсь носом к окошку, чтобы не терять их из виду, один сел в соседнем купе, где ночник работает, другой ушел дальше по коридору; в темный коридор вваливается проводник и прогоняет их, словно обыкновенных бродяг. По возвращении я рассказываю эту историю Венсану, он говорит, что колоться отвратно.

1988. Я застаю Венсана в его магазинчике, он читает почерневшую от огня книжку, почесывая ступню.

Мы оба кончили; это было впервые, да?

Венсан говорил мне: «У меня грибок», он говорил: «У меня чесотка», он говорил: «У меня сифилис», он говорил: «У меня вши», и я прижимал его к себе.

В ванной комнате отеля в Сабль-д’Олон, в которой он выплеснул половину воды из ванны, я сел позади него на корточки и начал сосать его член, просунув голову меж ягодиц, он сказал мне: «У тебя хорошо получается, если бы у тебя была грудь, я бы сейчас же на тебе женился». Позже, во второй половине дня, лежа валетом на одной из кроватей, я сосу у него, пока он дрочит мне, я смотрю на нас, я спрашиваю у него, могу ли я сфотографировать эту сцену, его член, выходящий в слюне из моего рта, и его руку, которая дергает за мой член, он отказывается, я кончаю, он говорит, что я скорчил страшную рожу.