Мертвые сыновья

Даниэль Корво стал его обыскивать, вытащил из-под куртки нож. В пятнах крови. «Как изменился цвет, — подумал Мигель. — Какой противной становится мертвая кровь». Даниэль смотрел на нож: на лезвии темнели пятна крови, точно ржавчина.

— Этим… — медленно произнес Даниэль.

Мигель чувствовал, как им овладевает усталость. В очаге полыхал ярко-красный огонь, животворное тепло лилось оттуда. Напряжение спадало: захотелось спать. Но, услышав голос Даниэля, он насторожился: «Надо быть начеку. Интересно, что хочет от меня этот сумасшедший». Даниэль смотрел ему прямо в лицо. Он был очень бледен.

— Я спрячу тебя здесь. Попытаюсь спасти, — медленно проговорил он глуховатым голосом. — Слышишь? Я сделаю для тебя все, что смогу.

Мигель почувствовал, что ему стало жарко. То ли от тепла, то ли от разлившейся жаром странной водки клонило ко сну. Глаза застилала смутная пелена, будто и в сторожку проник туман.

— Не знаю, удастся ли, — продолжал Даниэль. И вдруг его голос стал похож на отвратительный, ненавистный голос того, снизу. На голос Диего Эрреры. Мигель закрыл глаза, стиснул зубы.

— Может быть, это и глупо, — говорил Даниэль. — Все равно. Возможно, что я это делаю для себя. Разве ты можешь понять?

Мигель мучительно искал слово. Какое-нибудь слово, какой-нибудь жест. На ум пришло только:

— Здесь… меня… сразу… найдут…

— Не знаю. Я сказал тебе: попытаюсь. Только попытаюсь.

Даниэль развязал веревку. Мигель посмотрел на руки: запястья опухли, и лишь сейчас, когда сняли веревку, он почувствовал, как они горят. «Мог бы и не стягивать так туго», — подумал он.

Мигель сел на указанное место. Украдкой поглядывал на дверь, закрытую на тяжелый засов. Даниэль, должно быть, поймал его взгляд.

— Если тебе здесь не нравится, — он почти кричал, — можешь убираться! Уходи, иди туда, к собакам, к охранникам! Подумаешь, какое сокровище! Я не собираюсь тебя прятать. Твою голову еще не оценили, дурак.

Мигель опустил глаза. А странный лесник сеньоров Корво стал перекладывать лежавшие возле печки дрова. Видно, он заготовил их на зиму. «Там, внизу, тоже заготавливали дрова. Мы сами их рубили». Мигелю показалось, что это было давно, очень давно, вся прежняя жизнь стала далеким сном.

«Ладно, что было, то прошло, — подумал он. — Посмотрим, что будет дальше». И вдруг в темноте точно вспыхнул голубой огонек: «Ты родился под счастливой звездой. Да, под счастливой. У меня счастливая звезда».

Даниэль переложил дрова. Потом нагнулся, потянул что-то вверх. Поднимая облака пыли, открылась дверца погреба. Запахло сыростью.

— Иди сюда, — позвал он.

Мигель подошел.

— Смотри, — проговорил Даниэль. Оттуда тянуло запахом сырой земли и плесени. Даниэль зажег фонарь. Испытывая смутный страх, Мигель заглянул в погреб.

— Как в могиле, — произнес он и тут же раскаялся.

— Возможно, — пожал Даниэль плечами. — Зато никто не знает этой дыры. Даже Херардо. Прежний лесник хранил тут инструменты. Здесь ты будешь в безопасности.

— Но… — Мигель умолк. Он до жути боялся этой ямы. Ужасно боялся и не мог ничего сказать.

Даниэль отпустил дверцу, и она захлопнулась с гулким, мрачным стуком. Его лоб покраснел, а зубы сверкнули, когда он произнес:

— Как хочешь! Предпочитаешь собак Лукаса Энрикеса… или объятия капрала Пелаеса?

Мигель молчал, опустив голову. «Моя звезда. Все знают: я родился под счастливой звездой». Он выбился из сил, не может больше. Никогда еще не было такой черной, тяжелой ночи. Он ни за что не вернется в этот жуткий, жестокий лес. Нет, он не зверь, он не Даниэль Корво, он не может жить один, как волк, среди камней и деревьев.

— Предупреждаю тебя, — проговорил Даниэль, — если ты рассчитываешь на начальника, то глубоко заблуждаешься. Ты сделал все, чтоб навредить себе. Он очень настроен против тебя. Ты причинил ему большое зло, очень большое: из-за тебя он перестал себя уважать. Теперь ты знаешь — отступать некуда. Ты сжег за собой все мосты.

От очага лилось густое, приятное тепло. В сторожку проникал туман. Столкнувшись с теплым воздухом, он, искрясь, скользил по стенам. В комнате было душно, жарко. Мигель поднял голову и посмотрел прямо Даниэлю в лицо. Даниэль увидел его круглые глаза. Обыкновеннее ребячьи глаза. «Мальчишка. Совсем мальчишка. Нет и двадцати…» Ему захотелось отхлестать парня по щекам — за глупость, за безрассудство. «Вот передо мной загубленная жизнь. Загубленная жизнь». Словно былое возмущение возвратилось к Даниэлю. «Как он мог дойти до этого и сохранить такие чистые глаза? Какую ошибку, какую огромную ошибку мы все совершили, раз этот парень оказался здесь?» Даниэль увидел, как у Мигеля на лбу и висках жемчужинками сверкали капельки пота.

— Полезай, мальчик, — проговорил он мягко. — Полезай! Сделаю все, что можно.

Он снова поднял дверцу погреба. Петли жалобно скрипнули; Мигель вздрогнул.

— Не падай духом! Я помогу тебе. Не спрашивай почему, но я в самом деле хочу помочь тебе. Слушай: здесь ты пробудешь недолго. Раньше, чем они заподозрят, ты отсюда выйдешь. Я провожу тебя через горы. Никто не знает леса лучше меня. Ты только должен сидеть тихо, очень тихо.

Из-под одеяла в больших квадратах он вытащил другое, бурое, и протянул его парню.

— Возьми. Укроешься. Ну, спускайся. Я оставлю тебе маленькую щелочку. Положу ветку, и дверца не захлопнется плотно. А сверху опять наложу дров. Думаю, нам повезет.

Даниэль говорил со странным оживлением. Он волновался. Что-то росло в его душе. Он не знал еще — что. Не радость, но и не тоска. А сердце билось в груди, как маленький чужой зверек.

— Если хочешь, выпей еще.

Мигель послушался. Взял одеяло. Кусая губы, поглядел вниз глазами затравленного зверя. Даниэль светил ему фонарем. Он услышал, как стукнулись ноги о землю. Потом Мигель стелил на земле одеяло. Он не смотрел, не осмеливался смотреть наверх. Желтоватый сноп света упал ему на затылок, тот самый затылок, который Даниэль уже так хорошо изучил.

— Я дам тебе что-нибудь поесть, — сказал он парню. — Ты, наверное, голоден.

Мигель лежал ничком. Не поднимал головы, не двигался. «Как будто он опять пьет из реки, — подумал Даниэль. — Как будто его всегда мучает жажда…»

Он достал хлеб, кусок жареного мяса и бросил в погреб:

— Вот возьми.

Ему вдруг стало стыдно. Хлеб и мясо упали рядом с парнем. «Швырнул, как собаке». Даниэль почувствовал, что краска заливает лицо. Он отошел от погреба: было больно смотреть на эту спину.

●

(Круглый солдатский хлеб с номером посередине падал на песок. Люди бросались к нему и рвали его друг у друга, точно звери. А ветер кружил и кружил песок.)

●

Даниэль нашел тоненькую ветку. Закрывая погреб, сунул ее под дверцу и проговорил:

— Сиди тихо.

Потом заложил дверцу дровами. Даниэль ничего не мог с собой поделать: ему все время казалось, что он кого-то хоронит.

Глава восьмая

Мысли путались, но это он понимал хорошо.

И еще он понимал, что взялся за нелегкое дело: скоро придут охранники и перевернут все вверх дном. «Тот, снизу, говорил что-то о друзьях. Но друзей нет, их просто нету — ни у него, ни у меня». Другие же чувства, которые волновали и жгли душу, были смутными и непонятными.

Он распахнул окно. Туман почти рассеялся, и сквозь нежную дымку просвечивали контуры деревьев. Над ущельем поднималось оранжевое сияние. «Вот и солнце взошло». Холодное, негреющее солнце. Трава, деревья и золотые листья блестели точно после дождя.

Даниэль неподвижно стоял у окна. «Хочу знать, хочу понять. А все перепуталось, все непонятно. Когда я утром пошел к Нэве, действительно ли я хотел подстрелить волка? Ведь сейчас еще не время для волков. Хотя в тот раз волк спустился к Эгросу в начале осени… Нет, все-таки еще не время…» Даниэль с силой втянул в себя воздух. Ему хотелось, как прежде, вдохнуть холодного, влажного лесного воздуха, вдохнуть в больные легкие, в израненную грудь, где прятался страх и еще теплилась жизнь. «Тот сказал: год, самое большее. А я проживу дольше. Я знаю, что проживу дольше…» Было бы логично, если бы он желал смерти. А он не хотел умирать. Правда, не хотел он и жить. «Пустота, кругом пустота». «Может, я все это сделал, чтобы заполнить пустоту?» Даниэль Корво закрыл глаза. «Или просто я все время оглядываюсь, хотя и думаю, что не оглядываюсь. Нет, верно, прошлое все-таки живет во мне, как ловушка, как мои старые охотничьи капканы. Мы считаем себя людьми, а на самом деле — мы просто ловушки, большие или маленькие, куда попадает то, что мы стараемся и не можем забыть». Даниэль Корво медленно поднял веки. От леса шло сияние — огромное, сверкающее, изумрудное. «Как редко лес бывает таким», — подумал он, почти напуганный открывшейся ему красотой. Белые бабочки резвились перед окном, играли с тонкими лучиками зеленого света. «А может, я и не думал его прятать когда вел вдоль реки. Что-то мелочное и темное говорило во мне, когда я вел его, толкая ружьем в спину. Недоброе чувство испытывал я тогда: все охотники — недобрые люди. Я злился на него. Я думал: в его годы человек не имеет права губить себя из-за каких-то афер с наркотиками, из-за денег, как он, собака. В его годы надо думать о другом. Но это опять обернулось подлостью, потому что я думал о себе. Это ужасно, наконец, всегда, всегда думать только о себе». А свет рос и ширился на глазах, и теперь казалось, что все вокруг светится. Свет словно прятался до поры, до времени в земле, в деревьях, а теперь, ослепительно сверкая, вырвался наружу. «Как редко лес бывает таким».