2017

В обнимку с Таней он мог беззаботно пошляться в толпе. Да и Таня очень этого хотела: была оживлена накануне и много смеялась, кидаясь в комически покорного соглядатая солеными орешками. Даже шпиономания Крылова, принятая ею за боязнь разоблачения со стороны законной супруги (что в некотором смысле было правдой), не привела к тяжелой полуссоре. Они расстались довольные друг другом, предвкушающие развлечения – то есть, по сути, первый выходной за десять недель тяжелого эксперимента. Чтобы сразу начать веселиться, Таня и Иван изменили обычный порядок: не стали гадать по атласам, а сразу назначили встречу на Вознесенской площади, где намечались главные события – ярмарка народных промыслов, парад военно-исторических клубов, выставка цветов. Проставляя у себя на замятой в гармошку схеме городского центра очередную, не вполне законную точку, Крылов попытался, как всегда безуспешно, вычитать в довольно густой уже россыпи свиданий какую-то закономерность. Он увидел только, что многие улицы напоминают исколотые вены наркомана. Еще его неприятно поразила какая-то захватанность, залапанность атласа, этим похожего на перещупанные сэкондовые тряпки из лавочки крыловского работодателя; почему-то на обложке, превращая Оперный театр в подобие торта, расплылось кондитерское жирное пятно. Крылов подумал, что давно пора купить себе и Тане свежие комплекты городских гадательных карт.

Но даже и этот небольшой расход уже составлял для Крылова проблему. Оказалось, что у него почти совсем закончились деньги. Подаренная Тамарой коллекционная банкнота не меняла положения дел: Крылову было не до поисков богатого бониста, в любом случае это требовало и усилий, и определенной осмотрительности. А сдавать «Памелу» в какой-нибудь из заурядных обменников, вытеснивших собою кошачьи парадные и бесплатные туалеты, было уже обидно. В этом щедром подарке Тамара выразилась целиком: блага, какими она осыпала Крылова, были вдохновенно-избыточны и не предназначены для жизни. В случае утилитарного использования даров этот уникальный избыток, через который и проявлялись Тамарины чувства, оказывался утрачен: оплывала красота шелковистой свечи, банально, на манер обычной бормотухи, употреблялось коллекционное вино из каменной бутылки, словно взятое из самых глубоких, придонных слоев бытия и упокоенное в деревянном саркофаге под правильным углом. Крылов так и не узнал его богатого букета. Главное было не вино, а вот этот ненарушаемый угол хранения и драгоценная, дороже позолоты, пыль на бутылке, которую Крылов не решился тронуть своими грубыми пальцами.

Получалось, что вся суть подарка в том, что им нельзя воспользоваться. Перетряхивая в поисках мелочи все свои карманы – гораздо более ветхие, чем сама, как будто еще приличная, летняя и зимняя одежда, – Крылов еще раз осознал, что Тамара совершенно не представляет себе его повседневной реальности. Тут в ее организованном уме держался туман – и причиной, как понимал Крылов, было все то же чувство к нему, переходящее в зависть, что он сам у себя есть по определению, а у нее, Тамары, больше нет этого человека, Крылова. Даже и в лучшие их времена ей всегда не хватало его, она всегда оставалась неутоленной – и потому завидовала его васильковым глазам (сказать по правде, сильно уже попорченным усталостью, солью и кровью), при том, что собственная пара была настолько хороша, что писавшие Тамару художники, вопреки законам построения портрета, всегда начинали с глаз. Вероятно, Тамаре было обидно, что Крылов больше не делится с ней собой и собственной жизнью, потому она ни разу не спросила, как он существует и сколько зарабатывает.

Всего мелочи набралось одна тысяча девятьсот восемнадцать рублей двадцать копеек, и весило это состояние примерно полкило. Крылов понимал, что через несколько дней придется занимать у Фарида – все занимали у Фарида, – но на скромные народные развлечения и праздничную ночь в суровой, как советское учреждение, зато господствующей в квартале обветшалого конструктивизма гостинице «Центральная» хватало с лихвой. Крылов вышел из дома, толкая бедрами тупую тяжесть денежных мешочков, в которые превратились пиджачные карманы. Окруженный ими, будто планетоид спутниками, он при переходе границы своей территории и пространства, контролируемого Богом, едва не убился на лестнице, вдруг скруглившей под его подошвой скользкую ступеньку. По пути ему пришлось зайти в три, не то четыре торговые точки, украшенные ради праздника портретами мэра, в ряд по нескольку штук, и гирляндами трущихся шаров. Везде процедура избавления от монетного металла была сложна, будто партия в шашки, и везде Крылов проиграл, особенно много – большой кавказской женщине с усами и заостренными пальцами, похожими на стручковые перцы, лихо гонявшими монеты по влажному прилавку. Но эти мелкие потери не были поводом для расстройства. Со дня на день ожидалось прибытие экспедиции – и Крылов глазами будущего хозяина жизни смотрел на недоступные пока что горы черного дымного винограда и рыжие коньяки.

В тугом похолодавшем воздухе чувствовался праздник: многочисленные духовые оркестры, не столько слышные, сколько ощущаемые по росту давления на перепонки, казалось, надували день, словно громадный, вот-вот готовый отплыть воздушный шар. На Вознесенской площади толпа валила из метро, едва не выволакивая за собой турникеты и державшихся за руки молоденьких милиционеров, смотревших выпученными глазами на растиравшую их людскую массу. Из метро горожане попадали в торговые ряды, колышущиеся, хлопающие парусиной, будто кочевые цыганские кибитки; внутри палаток, в розовом и желтом полотняном сумраке, матрешки громоздились грудами, будто тропические фрукты, и тут же богородицы с младенцами, работающие как от батарейки, так и от розетки, испускали электрические лучики и мерцали золотыми нимбами, устроенными как миниатюрные пропеллеры. Ювелирные лотки торговали бойко: женщины с простыми лицами-горшочками толкались за круглыми бусами и ягодными перстеньками, разбирали клееные шкатулки и похожие на скалки толстые подсвечники. Камни, насколько мог судить Крылов, были водянистые и жилистые, с неприятными болезненными включениями, и он беспечно радовался тому, что не прикладывал руки к этому жуликоватому ассортименту.