2017

– Да брось, не стоит волноваться, – Тамара, не отнимая руки у Крылова, другой пыталась расчехлить коробочку сенсорного пульта. – Я много раз кредитовалась под разные проекты. До сорока процентов суммы всегда идет на откаты, на мелкие взятки, иначе ничто не сдвинется с места. Ну, и норма прибыли по белой бухгалтерии всегда занижена, ибо налоги абсурдны. – Тут Тамаре удалось нажать на нужную кнопку, и затемнение окон исчезло, хлынули влажные звуки, зажурчали полные хлябей мутно-золотые улицы, зашумел, как ни в чем не бывало, многоводный Алтуфьевский фонтан.

– Мне кажется, это твое высшее общество тебя не любит, – мрачно проговорил Крылов, ощутивший при упоминании о Дымове ту самую темную дурноту, какой реальный Митя никогда не вызывал, а вызывали типы вроде Лехи Терентьева и его глумливых отмороженных дружков. – Я, например, вижу это невооруженным глазом. Причем не залюбили они тебя именно в последнее время. Может быть, стоит…

– И не подумаю! – отрезала Тамара. – Не буду брать отпуска, не уеду из страны, не передам бизнес в управление наемным людям. И пусть эта презентация провалилась, пусть они все намочили штаны от страха, но я все равно построю «Купол», хотя бы только для нас двоих.

– Ну какого хрена ты все время лезешь на рожон! Чего тебе мало, чего ты хочешь, что за шило в заднице сидит! – в отчаянии Крылов почти отбросил душистую руку Тамары, в которой сила, как золото, была тяжела и лежала беспомощным грузом на большой раскрывшейся ладони.

Крылова охватило раздражение, в котором он, бывало, ей грубил, вызывая не слезы, но влагу слез, от которых ее ассирийские глаза становились еще темней. Всякий раз Крылову делалось не по себе, он думал, что несчастному человеку часто грубят, а Тамара, с ее сентиментальными подарками и двумя необжитыми спальнями, дошла именно до этого положения вещей. Крылова немного утешало, что никто, кроме него самого, не получает от Тамары призывов о помощи, чтобы раздраженно отвергнуть притязания лишнего существа. Но теперь ему казалось, что защита Тамары разрушена, и разрушена почти бесстыдно, раз какой-то Саков смеет обращаться к ней в подобном тоне.

– Послушай, не сердись, – Крылов опять придвинулся поближе и привалился плечом к ее плечу, как, бывало, сидели они вечерами на кухне, вдвоем над одним журналом и тарелкой с розовым сушеным миндалем. – Мне и правда не нравится твоя погребальная деятельность, куда теперь мешается политика. Зачем тебе все это? Ведь у тебя и деньги, и здоровье, и красота. Путешествуй, книги читай хорошие, ты ведь и сотой доли не брала в руки, или наряжайся, танцуй, веселись! Ты еще совсем молодая, даже юная по нынешним меркам. Почему ты не можешь просто жить?

– Потому, что мы с тобой в разводе, – просто ответила Тамара.

Это был удар ниже пояса – и одновременно это была чистая правда. Тамара имела привычку отвечать на вопрос так, как он поставлен. Крылов почувствовал, что его, как пылесос соринку, затягивает логика его семейного сюжета. Как сладостно было бы сдаться прямо сейчас, сколько облегчения принесли бы ему три-четыре фразы вроде «Давай опять поженимся» или «Пусть все у нас будет, как в прежние времена». Крылов понимал, что может буквально единым словом развеять все эти наглые, плотные химеры: и Митю в беленьком приталенном костюмчике, и Сакова с его министерским, заляпанным кровью портфелем, и даже «Гранит» – веселенькое казино на границе небытия, где по свидетельству о смерти якобы можно выиграть счастье. Все это, конечно, не исчезнет, но потеряет значение и будет просвечивать на солнце. Крылов сознавал, что для него настала одна из немногих, редких в жизни минут, когда он может не только выйти в ноль в своем непрерывном матче со всем человечеством, но и закрепить за собой серьезное превосходство. В конце концов, будет просто противоестественно не сделать Тамаре предложение – сейчас, когда ей так досталось.

Но именно противоестественное было для Крылова единственно возможным. Если бы он только мог пожаловаться Тамаре, в какую ловушку попался! На самом деле его интересовало одно: добавила ли Тамара к привычному, родному соглядатаю еще и своих профессионалов наружки. В то единственное свидание, что было у них с Татьяной между сегодняшним днем и разговором в «Сошке», Крылов протащил ее через несколько жестоких автобусных давок и кишащих прелыми голубями проходных дворов, так что собственный шпион едва поспевал, отдуваясь и отмахиваясь от бурлящих птиц. Никто не показался подозрительным, никто не нарисовался против света в кривых певучих арках, имевших в качестве зеркала дополнительного вида мертвые лужи. До самого последнего момента, когда Татьяна, помахав Ивану и соглядатаю – ответившему шаловливым жестом, словно грозил пощекотать и не мог дотянуться, – укатила в такси, никакого лишнего внимания Крылов не засек. Это, впрочем, ровно ничего не значило. Сейчас, вглядываясь в спокойное, чуточку слишком обтянутое от усталости Тамарино лицо, Крылов пытался прочесть, знает ли она о Тане, получила ли от своих неуловимых профи Танины снимки.

– Ну, хорошо, засиделись мы с тобой, – прерывая неловкую паузу, Тамара ненатурально рассмеялась. – В моем кабинете у меня полно работы. Вызвать для тебя машину?

– Нет, я прогуляюсь. Кстати, спасибо тебе за подарок. Я сунулся было с твоими шестьюстами долларами в обменник, и там мне сказали, сколько на самом деле стоит портрет Памелы Андерсон.

Попался честный кассир! – уже от души улыбнулась Тамара, снова вставшая на каблуки. – Банкнота и правда коллекционная, выпущена минимальным тиражом. Так что, если захочешь продавать, найди небедного специалиста по бонистике. А лучше оставь Памелу себе: она будет расти в цене покруче, чем почти любая ценная бумага. А теперь, мой друг, тебе действительно пора.

Праздник – это время, когда всякий человек хочет быть как все. Поэтому Крылов не любил праздники: для него и гулянье, и застолье были пустыми ситуациями, когда он, хмуро притворяясь участником веселья, таращился на грибные споры трескучего фейерверка или танцевал с очередной Тамариной «подругой» – на густом ковре, в ботинках, будто полных вязкого песка. Сам себе он тоже не умел устраивать праздники, не понимал, как это делается, поэтому жизнь иногда казалась бесконечным предисловием к жизни. Но на этот раз Крылов решил попробовать.