Надсада

– Ай-са… Это ж как музыка, – между тем говорила Людмила.

– Я ведь далек от всего, чем ты живешь в своем Петербурге.

– Это ничего, это наживное, – поспешила она его успокоить. – Человек и не обязан всего знать. Зато ты знаешь такое, о чем я и не подозревала и чему теперь просто изумляюсь.

– Женщине надо просто оставаться женщиной, – привлек он ее к себе. – А ты – роскошная женщина. Я о такой и не мечтал.

– О какой же ты мечтал?

– Ни о какой. Я жил, работал – и все.

Немного помедлив, добавил:

– А жил ли?.. Теперь вот сомневаюсь.

– Ну а жена? Любил же ты ее? – спросила о давно интересовавшем ее.

– Не знаю. Думаю, что нет. Просто как-то все закрутилось, запуталось и заморочилось, что привело к свадьбе. А цели я себе уже тогда ставил большие.

– И… женитьба приближала к цели?

– Я хотел основательности, определенности, а неженатый мужчина вызывает у окружающих людей недоверие. В общем, не знаю, как сказать. Но это не было главным.

– Что же?

– Я хотел денег, власти, неограниченной возможности управлять людьми. В общем, хотел быть настоящим хозяином своего края.

– И стал им?

– В какой-то мере. Правда, теперь понимаю, что это далеко не все. Не того следовало искать в жизни. Не так жить, как жил. Пришло неудовлетворение, стал во всем сомневаться, хотя о своих внутренних неладах с самим собой я никогда никому не рассказывал, тебе – первой.

– И я сомневаюсь. Вроде жила, занималась музыкой, ездила по миру, писала диссертацию. Вращалась в своем кругу меломанов. А надо ли было так жить? Замуж не вышла, детей не родила…

– Что ж помешало выйти замуж? – с непривычными для себя ревнивыми нотками в голосе спросил Белов.

Людмила быстро глянула на него, легкая улыбка пробежала по ее лицу, ответила тихо:

– Тебя ждала. Мое сердце до встречи с тобой по-настоящему ни разу и не ворохнулось.

Они шли от одной постройки к другой, Белов между делом что-то пояснял, она касалась рукой бревен, пробовала присесть на козлы для распиловки дров, задавала вопросы, но главная линия разговора оставалась неизменной. Они словно испытывали друг друга, пытались достучаться до заветного, и оба были открыты этому заветному, для каждого из них дорогому.

– А там что, за этим вот лесом? – показала рукой в противоположную сторону от той, откуда приехали.

– Там высокая отвесная скала, спуститься с которой по силам только опытному альпинисту. Таким образом база моя с южной стороны абсолютно защищена.

– А с северной, ну с той, что мы приехали? – продолжала допытываться.

– С северной у меня на чердаке дома стоит пулемет «максим».

– Настоящий пулемет? – изумилась Людмила.

– Настоящий, – утвердительно кивнул Белов, наслаждаясь произведенным его словами впечатлением.

– И где ж ты его взял?

– Тут, в одной деревеньке, у знакомого старика: остался еще с Гражданской войны. И несколько лент с патронами к нему. Старику он достался от его отца, а мужики в Сибири всегда были прижимистые, бережливые, упаковали пулемет в промасленную тряпицу, так что действует безотказно.

– Зачем же он тебе, против кого воевать? – продолжала спрашивать.

– Воевать, Люда, я ни с кем не собираюсь, а вот защитить себя и своих близких от всякой двуногой твари надо уметь. Ведь в тайге не зверь опасен, пусть даже самый матерый, самый сильный, самый хищный. В тайге нет никого опасней человека, который пришел сюда с недобрыми намерениями. У нас здесь бывали случаи, когда убивали за кусок хлеба, за какой-нибудь десяток шкурок соболя, за оружейный припас, за возможность некоторое время выживать за счет гибели другого. Такое – сплошь и рядом. У нас здесь в разных местах стоят лиственичные кресты погибшим охотникам, промысловикам, солдатам. Напимер, был такой случай. Шел солдат с войны в дальнее урочище, где проживали его родичи, и встретился с лихим человечком. Вот ночью тот лихой человечек и убил служивого. Представляешь? На фронте, где смерть поджидала солдата на каждом шагу, он не погиб, а пал ни за грош, не дойдя до дома и всего-то несколько верст. И тому несчастному солдату поставлен крест.

– А я думала, что тайга – пустая и ничего здесь такого не происходит. И чему происходить, если пространства – необозримые, места свободного – вдосталь. Живи себе в свое удовольствие. Это в больших городах люди толкают друг друга, стараясь высвободить себе местечко поуютнее и поденежней. Правда, я сама никого не толкала, и как-то само собой сложилось, что и мне местечко нашлось. Может, все дело в том, что я никому не завидовала?

– Может быть, – отозвался Белов, которому впервые в жизни так легко и хорошо было просто быть рядом с любимой женщиной, говорить вроде бы и ни о чем, но в то же время о самом важном и самом нужном. Брести вот так, без всякой определенной цели, и желать прикосновения руки, плеча, ловить взгляд карих глаз, прислушиваться к тонким интонациям голоса, который за короткое время со дня их знакомства стал для него чуть ли не самым дорогим на свете. – Места в тайге действительно много, и люди здесь селились, основывая заимки, хутора, целые деревни. И я не знаю, кому помешали эти поселения: в шестидесятых, начале семидесятых годов людей вынудиди покинуть насиженные места. Последний житель деревни Ангаул Карнаухов, насколько я знаю, съехал в 1972 году.

– Чем же они здесь занимались?

– Основное занятие – охота, еще – рыбалка. Но и хлеб сеяли, держали скотину. Трудно жили, но вольно. Сильные были люди – на таких и стояла держава.

Владимир топил баньку, Людмила пребывала тут же, пыталась помогать, и выходило это у нее неловко, но мило. Она то и дело смеялась, он улыбался, и так они дожили до вечера, когда в чистой кедровой баньке поселился удивительный дух из всех присущих тайге запахов.

Между делом Белов сходил к лабазу, в подвал, достал вяленой сохатины, сала, каких-то солений, брусники, картошки, которую чистила уже Людмила. Наблюдать, как это она делает, было приятно, и он старался подойти к ней с такой стороны, чтобы она его не видела и не смущалась, а он мог спокойно наблюдать. К удивлению Белова, Людмила все делала ловко и правильно – всему этому ее научила мать, Леокадия Петровна.

В просторном доме было все устроено так, что сразу чувствовалось, что здесь живет охотник. На полу лежала большая шкура медведя, на стенах висели рога сохатых и две-три картины на охотничьи сюжеты. Большая русская печь была аккуратно обелена, с устроенными наверху полатями.

Посередине стоял круглый, старинной работы, стол с приставленными к нему табуретками. Здесь же имелось две кровати – обе деревянные. Имелся и телевизор, а на крыше Людмила приметила чашу спутниковой антенны – значит, хозяин не оторван от прочего большого мира.

«Вероятно, есть небольшая электростанция», – отметила про себя, так как с подобным уже встречалась, бывая на разных горных базах в нечастых поездках с друзьями. Конечно, ей приходилось сидеть у костра, ночевать в палатке, но то, с чем она сталкивалась ранее, казалось ей теперь чем-то игрушечным, придуманным, неестественным. Здесь же в нее входило нечто первозданное, большое, всепоглощающее и завораживающее. Она вдруг вспомнила некогда читанные у писателя Валентина Распутина слова о том, что в мире нет ничего такого, что можно было бы поставить рядом с Сибирью. Тогда она просто прочитала и не придала значения словам коренного сибиряка, решив про себя, что каждый кулик хвалит свое болото. Теперь же не могла не отметить точности определения известного литератора. Охотничье-промысловая база Владимира Белова с ее внешним и внутренним обустройством – это было нечто иное, чем все те базы, на которых она бывала прежде, где все устроено для отдыха и развлечений. И сам Владимир Белов мало походил на приехавшего сюда праздного гуляку, чтобы порасслабиться и поразвлечься. Так же, как и он, она исподволь с удовольствием наблюдала, как он носит в баню воду, дрова, растапливает печь, складывает корешок к корешку пихтовые лапки для веников и увязывает их в пучок. Как растапливает печь уже в доме, собирает продукты, попутно что-то говорит ей, и она согласно кивает головой.