Меловой крест

— Жаль, что здесь нет Бовы, он бы объяснил тебе, в чем заключается счастье. Он-то знает. И вообще хорошенький ты момент выбрал для болтовни! Затеял совершенно неуместный разговор… Тут Юрок умер, а ты… Шел бы уж лучше блевать…

— Ты не понял меня! Вот сейчас мы потеряли Юрка… И разговор этот как нельзя кстати… Когда нам еще говорить?.. Мы и так перестали разговаривать! Вот мы потеряли Юрка… Юрок недавно говорил мне… О тебе… Он просил меня, если сам не успеет, сказать тебе… Я выполняю его волю… Ты должен прозреть и вспомнить, что жить — уже счастье. И наслаждение! И в твоих силах использовать этот дар, ниспосланный судьбой…

— Дар… ниспосланный! Черт бы тебя побрал! Ты можешь говорить нормальным языком? Без красивостей? И вообще, замолчи! Или мы поссоримся!

Но Алекс, похоже, не хотел меня слушать:

— Нельзя творить, ненавидя весь мир! А с тобой произошло именно это! В твоих силах преодолеть в себе уныние! Я знаю, как это трудно. Страшно трудно! Но если ты не попытаешься осветить свою жизнь радостью, то ты напрасно родился. Мог бы этого и не делать…

Теперь он вторил Дине. Когда-то я слышал от нее нечто подобное…

Алексу легко рассуждать. Я давно заметил, что людям, которым крупно и нежданно подфартило, очень нравится поучать других, которым повезло несравненно меньше или не повезло вовсе. У них это вроде болезни. И мне кажется, эту болезнь Алекс унаследовал от Юрка.

Впрочем, я бы мог легко ему возразить: мое рождение не зависело от меня… Но мне было лень продолжать разговор.

— Я, — кричал Алекс, — я твердо знаю, что надо жить так, чтобы было, как на увлекательном, интересном киносеансе, — уходишь, жалея, что слишком быстро промелькнула картина. И еще, счастлив тот, у кого есть мечта. И главное — вера, что эта мечта сбудется!

Ничего не значащие слова… Как кулаком по барабану… Божественный звук пустоты… Как же он мне осточертел, этот Алекс! Как он изменился!

Я встретился взглядом с Сёмой. Он слегка пожал плечами, как бы говоря: "Ты же видишь, какой он дурак! Теперь тебе понятно, что с Алексом нельзя иметь дело?"

— Очень хочется напиться… Юрка жалко, — сказал я.

— Прости, — Алекс прятал от меня глаза, — но я вам сегодня не компаньон, видишь, в каком я состоянии. А Юрка, ты прав, действительно, жалко… Мне его будет не хватать… С кем я буду пить, когда развяжу? Не представляю…

Алекс попрощался и уехал.

Пришлось мне надираться с Сёмой.

Мы устроили с ним малые поминки по Юрку.

Помню, я произносил бесконечные тосты за свое здоровье, потом порывался петь "Вечную память" и часто возглашал себе "Осанну". Шварц благосклонно улыбался, непрестанно потчуя меня восхитительными бутербродами с датской деревенской бужениной, которую готовил явно какой-то чародей.

Я понимал, что благоразумный Шварц расчетливо "забыл" мое последнее "выступление" в его квартире и те мои безответственные действия, которые состояли не только из попытки отката к соседям концертного рояля всемирно известной марки "Стенвэй", но и из многих других безобразий, имеющих привлекательность лишь тогда, когда они происходят не с тобой.

Я понимал, что медленно, с остановками, двигаюсь к пропасти, в которой гниют души попавших туда до меня бесчисленных искателей шальной удачи.

Все это я понимал, но мне это было почти безразлично.

Глава 23

…Через два дня состоялись похороны. Пишу столь торжественно, поскольку Юрок, хотя и в шутку, рассказывал мне, как он себе представляет процедуру собственного погребения.

Напомню.

Непременно шумящие в вышине кроны могучих сосен, а над соснами обязательное холодное синее небо — как опрокинутый штормовой океан. Облаченные в черное, скорбящие родственники, которых, кажется, у Юрка нет. Полупьяные оркестранты, наяривающие ускоренный — по причине прохладной погоды — вариант похоронного марша. Пожилые представители отечественной литературной общественности в длиннополых габардиновых пальто. Бледная, очкастая, еще во что-то продолжающая по инерции верить, молодежь. И проклятья, насылаемые на обнаженные головы безутешных любителей литературы восставшим из гроба покойничком. Здесь, как понимаете, заявленная торжественность сама собой сойдет на нет, и обнаружится истинная — комическая — сущность смерти… Этого-то и хотел добиться от собственных похорон Юрок. И главное, чтобы не смердело пошлостью…

Юрок самонадеянно полагал, что его похоронят на Новодевичьем кладбище. Но он же не министр, чтобы занять там укромный уголок три на три метра, а всего лишь известный русский писатель.

Юрок мечтал прожить еще хотя бы лет двадцать. "Чтобы до упора насладиться плодами успеха", — сказал он мне как-то.

Он жаждал встречи с женщиной, которую смог бы полюбить и с которой был бы счастлив, но так и не дождался. Если не считать многочисленных коротких связей со шлюхами, вечно к нему с "серьезными намерениями" липли всякие прошмандовки вроде подержанных эстрадных певичек, забубенных редакторш с прокуренными голосами, театральных администраторш и продавщиц с бицепсами тяжелоатлетов.

Перед входом на кладбище небритый мужик в сапогах и ватнике продавал вялые белые астры.

— У тебя что, отец, других цветов нет? — скривился Алекс.

"Отец", который, скорее всего, был нашим ровесником, подумал самую малость и степенно отчеканил, бросив осуждающий взгляд на Алекса:

— Астра того аромата не дает, но вид и цвет свой имеет…

— Да ты, я вижу, философ, — сделал вывод Алекс.

— Оставь его, — прикрикнул на Алекса Шварц, — что ты прицепился к человеку… Не собираешься же ты, в самом деле, покупать цветы?!

Долго топали по каким-то аллейкам по бесконечному кладбищу.

Спросили сморкающегося в тряпку служителя с красными то ли от ветра, то ли от пьянства глазами, как пройти к новым захоронениям. Тот, не прекращая сосредоточенно сморкаться, развернулся навстречу ветру и бровями указал направление.

Наконец, пришли…

— Что-то не видать поклонников таланта нашего романиста, — проворчал Алекс, поеживаясь на ветру.

— Что наша слава… — прошептал синими губами Сёма и с неудовольствием поглядел на ряд заранее выкопанных могильных ям.

Мы не поехали ни в морг, где происходило репетиционное представление прощания, ни в церковь на отпевание, а сразу отправились на кладбище, узнав в союзе писателей, членом которого Юрок так и не стал, где и когда предадут земле бренные останки нашего дорогого собутыльника. И теперь стояли на самой окраине огромного Драгомировского кладбища, на грязной, мокрой, унылой, местами засыпанной щебнем дороге, ожидая прибытия погребальной процессии.

Бескрайний высокий забор из железобетонных плит, серевший метрах в ста от нас, казалось, отделял территорию кладбища от Вселенной. По ту сторону забора стояли большие деревья с кривыми черными стволами и по-осеннему мертвыми сучьями. На верхних ветках деревьев закаменели, как неживые, черные птицы с непомерно большими головами.