2017

– Спасибо, – Тамара поблагодарила вице-премьера, невозмутимо сияя на председательском месте, но Крылову было заметно, что она смущена и не может взглянуть на генеральную директрису, преспокойно дымившую какой-то дрянью с запахом дров. – Я представляю вам, господа, арт-директора проекта «Купол» Сергея Водопьянова и главного инженера комплекса Андрея Мурзина.

Крылов ожидал, что если арт-директор и будет из тех голокожих эстетов в хламидах, что работали на Тамару целой популяцией уже года полтора, то уж инженер окажется нормальным технарем, в относительно белой рубахе с засученными рукавами, в бороде и при галстуке. Тем не менее оба существа, мягко прошлепавшие к экрану от боковых дверей, относились к одной и той же гуманоидной группе. Крылов впервые видел их настолько близко: существа были закутаны в тяжелую, сильно измятую ткань, видны были только пальцы на руках и на ногах – прозрачные хрящи с овальными ногтями, крашенными перламутром. Когда необычные Тамарины сотрудники, встав поодаль от горчичного отпечатка закатного солнца, откинули капюшоны, Евгения Кругель почти натурально взвизгнула. Главный инженер и арт-директор были безволосы, как кальмары, их лица состояли из складок, неглубоких, но скрывавших, казалось, все человеческое. При этом существа носили имена и фамилии, имели, должно быть, нормальные документы. Это явно не укладывалось в головах у собравшихся. Даже невозмутимый Гречихин привстал из кресла, улыбаясь вежливой улыбкой, выражавшей готовность сделать что-нибудь на всякий случай. Гуманоиды тоже улыбнулись вице-премьеру сухими тонкими губами, похожими на колбасные шкурки.

– Для чего надо было так себя увечить, скажите на милость? – выразила общее недоумение директриса Петрова, со скрипом ввинтив папиросу в стеклянную пепельницу.

– Для того, что современное искусство начинается с самого творца, – совершенно нормальным, даже деловым баритоном отозвалось существо, что было повыше и поплечистее, с голыми надбровными дугами, напоминавшими какие-то древесные грибы. – Чтобы создать нечто принципиально новое, надо сперва преобразиться самому. В том числе трансформироваться физически.

– Вы кто, Водопьянов или Мурзин? – бесцеремонно поинтересовалась генеральная директриса, оглядывая существо с бесформенной головы и до плоских пористых сандалий.

– Я Мурзин, – с достоинством ответил гуманоид и поклонился, свесив складки одежды мешком.

– Так предъявите нам свои, так сказать, достижения, – проскрипел министр культуры Деревянко с неприятной усмешкой, приоткрывшей крупные трещиноватые резцы. – А то я не знаю, что такое современное искусство! Два притопа, два прихлопа и килограмм понтов!

На этот раз оба гуманоида поклонились, сложив ладони домиком и показывая рыхлые белые макушки.

Следующие сорок минут общество провело в ошеломленном оцепенении. На экране держался все тот же пейзаж, но в нем появилась постройка не из этого мира. Между выпуклым, как закрытый глаз, сооружением и сосновым, травяным, напоенным горячими соками ландшафтом был умонепостигаемыи контраст, который поражал едва ли не больше, чем сам некрополь, не имевший ни единого прямого либо острого угла. Если это походило на что-то, то разве на обсерваторию – но и такая ассоциация была неправомерна. Всякая линия, стоило ее проследить, продолжалась, описывая все новые эллипсы, словно сооружение спроектировали за одну минуту, не отрывая карандаша. Некрополь был каким-то образом завернут сам в себя, и казалось, будто из него невозможно вырваться, – но живые предполагались там точно так же, как и мертвые. По ленточным дорожкам, на разной высоте обвивавшим неправильный, как бы попытавшийся прилечь на левый бок розовато-свинцовый купол, семенили анимационные человечки: иные, женские, были в миниатюрном трауре, в вуалях, похожих на черные наперстки, а одна фигурка в клетчатой рубахе, изображавшая туриста, снимала необыкновенную архитектуру, держа перед лицом фасолинку видеокамеры. Нигде среди мрамора и стеклопластиков не было места обычным на кладбище мордастым, рыхло напудренным цветочкам. Зато метрах в двухстах от некрополя тянулась посадка пирамидальных тополей, похожая на полуразрушенную античную колоннаду, и земля между тополями и эллипсами была распахана. Это походило на обыкновенное фермерское поле где-нибудь в среднерусской полосе – но зрители, даже те, что собрались у Тамары, ощущали каким-то десятым чувством, что вскрытая земля, лишь кое-где подернутая ярко-зелеными нитками сорняков, демонстрируется намеренно: хотя умершие не в ней, она присутствует и странно тянет в себя, как могла бы тянуть морская пучина или горная пропасть.

Общество, казалось, позабыло, что перед ними на экране не реальность, а пока что компьютерная графика. Кончик носа Евгении Кругель блестел как намыленный, пепельница перед Петровой походила на рыбацкую банку с червяками. Депутат Саллиулин сидел, приоткрыв от удивления яркий крошечный рот, напоминавший вишню с вынутой косточкой. Мумия по фамилии Мурзин и мумия по фамилии Водопьянов по очереди давали толковые комментарии, объясняя, как и что будет устроено. Подробно были показаны погребальные камеры неправильной формы, спроектированные по подобию келий в пещерных монастырях; обстоятельно говорилось про высокотехнологичные саркофаги, которые исключают все некрасивые и неопрятные процессы, происходящие обычно с трупами, и обеспечивают процессы эстетичные, основанные на поэтапном обезвоживании и превращающие тело в уникальный минеральный агрегат. Далее следовала виртуальная экскурсия по подземным помещениям, предназначенным для посетителей некрополя. Здесь действительно имелась детская игровая комната, спроектированная все по тому же принципу бесконечных эллипсов, так что малыш мог непрерывно двигаться и ни разу не ушибиться; предполагалось милое кафе с маленькими, как табуретки, квадратными столиками и горящими на столиках нежными свечками; просторный паркинг был рассчитан не только на легковые автомобили, но и на двухэтажные туристические автобусы – из одного такого зеркального гиганта вылезали обвешанные аппаратурой мультипликационные японцы, все до одного крашеные блондины, с бодрыми улыбками жуков-древоточцев. Завершилась демонстрация классическим Шопеном, но как-то так аранжированным, что бывший композитор Деревянко засопел и крякнул.