2017

Анфилогов будто в зеркало глядел на этого урода, чувствуя и на себе какую-то мерзкую корку, которую больше не смывала речная потемневшая вода. Профессор, как никогда, был далек от людей. Однажды днем ему почудилось, будто от реки доносятся звуки, похожие на птичий гомон человеческие выкрики. Это была не иллюзия. Нырнув с ознобом в позвоночнике за маленькие скалы, пихнув туда же апатичного Коляна, Анфилогов припал к треугольному просвету, что образовали тяжело налегшие друг на друга заветренные плиты. Четыре байдарки, прыгая и брюхами вышибая пенные брызги, неслись по маленькому стрежню, норовившему сложиться вдоль и смять посудинки о мокрый гранит. Подгоняемые мощными гребками титановых весел, байдарки внезапно оказались под самыми скалами. Анфилогов мог разглядеть застежки на громоздких, как оранжевые чемоданы, спасательных жилетах, синие шлемы с забрызганными щитками, одного гребца без шлема, с лицом, перекошенным от напряжения, сверкавшим от воды и пота, точно кусок серебра. Подавленные инстинкты выживания кричали Анфилогову, что надо замахать, вскочить, позвать на помощь, – но он продолжал сидеть на корточках, обливаясь ужасом при мысли, что чужие заметят палатку и свежие соусные пятна разработок или одна из байдарок перевернется, и синеголовые чудовища с хрустом полезут на отмель чиниться, сушиться, душевно общаться.

Анфилогов знал, что не выдержит сейчас простого человеческого взгляда. Ему, затекшему, казалось, будто на спине у него выросли взбивающие воздух невидимые крылья или большая птица села ему на плечи, чтобы когтить его холодный позвоночник. Но ангел Анфилогова хлопотал напрасно: байдарки, будто иглы взлохмаченный шов, прошли перекат, весло последнего гребца сверкнуло, погружаясь в тугое и темное месиво воды, и водники скрылись в клокочущей расщелине, поглощенные плотной, пещерной каменной тенью. Анфилогов с трудом распрямил мурашливые ноги, чуявшие вместо тверди какую-то воздушную подушку, помог подняться полусонному Коляну, так и не взглянувшему на реку, простоявшему на четвереньках, спуская с бороды тягучую слюну. Колян, оскользаясь полупустыми, пудовыми от грязи сапогами, глядел на Анфилогова с извиняющейся улыбкой, и профессор вдруг поразился, как мало осталось от двужильного оруженосца, как странно прерывается его дыхание, словно пытаясь забраться повыше, ухватить иного, небесного кислорода. Но все-таки профессор не ожидал, что Колян на другое утро действительно умрет.

Тем более что и с утра все продолжалось как обычно. Колян, покопавшись в своих промасленных железках, пошел, как автомат, откачивать подземную водицу; шаткая его фигура напоследок показалась между валунами, будто его, как рваное знамя, несли на древке. Анфилогов принялся было кашеварить, но плюнул и забрался в неостывший спальник, затянув тугую молнию до самого носа. Он проснулся от необычной, просторной тишины. Какие-то звуки присутствовали: тонко, будто ложечкой о хрустальный стакан, звенела в самой вершине солнечной березы маленькая птица, ровно шумела река. Но пространство, сколько хватало восприятия, было такое, будто в эфире не осталось ни единой радио– и телестанции, будто исчезли спутниковые сети и сами спутники. В воздухе было абсолютно пусто, и профессор сразу понял, что остался один.

Колян лежал на дне корундовой ямы, ничком в остатках грунтовой воды, из которых насос еще пытался хлебать, забиваясь песком. Анфилогов что-то дернул, техника заглохла. Сверху Колян, в измятой и ржавой брезентовой робе, напоминал останки покореженного механизма, потемневшие волосы колыхались вокруг головы, будто вытекало машинное масло. Поначалу Анфилогов все же не поверил. Спустившись в три прыжка, профессор попытался приподнять тяжелого Коляна, но тело словно приклеилось к луже. Наконец Анфилогов вырвал его и взвалил на колено, шумно и бессильно хлынула вода. Но сколько профессор ни колотил кулаком Коляну по спине, сколько ни давил, перевернув длиннорукое тело, на неподатливые ребра, он не услышал спасительного кашля, петушиного крика вернувшейся жизни. Попытки делать искусственное дыхание в слипшийся усатый рот кончились тугими красными кругами в анфилоговских глазах. Наконец, когда грудная клетка треснула фанерой, от чего Колян как будто улыбнулся, стало ясно, что дело безнадежно. Анфилогов немного посидел, сжимая звенящую голову руками, чтобы осталась на месте. Затем, прислоняя и перехватывая, поволок напарника наверх, в траву.

В самом центре тишины и пустоты профессор действовал автоматически. Он раздел Коляна на расстеленном брезенте и обмыл его из котелка нагретой водицей. Исхудавшее тело с промятыми ребрами напоминало тюбик с выдавленной пастой. Когда профессор осторожно, отводя сырые волосы, плеснул Коляну на лицо, стало видно, что напарник умер с извиняющейся улыбкой. Эта улыбка быстро каменела: сперва лиловый рот покойного покрылся как бы глянцем и начал истаивать внутри, подобно весенней сосульке, затем прозрачное сделалось твердым – и скоро под усами образовался колоколец сон-травы из волокнистого чароита, сквозь который железные зубы поблескивали, будто спайные трещины материнского кристалла. Анфилогов, впервые наблюдавший общеизвестную метаморфозу, не мог на ней сосредоточиться. Судороги потягивали его ослабевшее тело, плоть его словно садилась, как вещь после стирки, делалась мала и неудобна долговязому профессору.

Преодолевая странные дневные сумерки, Анфилогов отыскал среди вещей Коляна чистое бельишко, пахнувшее дешевым стиральным порошком. Видно было, что оно заранее припасено именно к такому случаю: пакетик был старательно заклеен скотчем, внутри болталась золоченая бумажная иконка с каким-то святым, напоминавшим елочную игрушку. Анфилогов было разозлился на такую подлую предусмотрительность, на приготовленный для смерти пригласительный билет, но чувство быстро прошло. Кое-как, приподнимая ноги мертвеца, будто галерные весла, он натянул на тело трикотажные линялые трусы. Затем настала очередь относительно белой футболки, которую пришлось надевать, держа Коляна в обнимку. Движения профессора были так же неловки и угловаты, как неохотные повороты покойника: кукла обряжала куклу. Анфилогов чувствовал, что у него точно такие, как у мертвого Коляна, выпирающие кости, похожие на обмотанные тряпками палки, и не постигал, в чем же сейчас между ними разница.