2017

В конференц-зале повисло молчание. Будущие почетные покойники сидели, не глядя друг на друга, иные отодвигались от зеркального стола, словно больше не желали в нем отражаться. Крылов понимал, что все они испытывают шок, какой он пережил в Тамариной машине на подъезде к «Сошке». Это было слишком даже для Тамары. Даже она вряд ли могла себе позволить такую выходку – заставить стольких VIPOB разом почувствовать себя мертвецами. А они почувствовали это – бледность разлилась по лицам, и на ней, как мелкий мусор на бумаге, сделались заметны жирные родинки, похожие на вощеные ниточки следы от косметического лазера, землистые старческие пятна. Все эти люди словно разом уменьшились, включая дурака Семянникова, вцепившегося в палку, будто плеть гороха.

Широко раскрытые глаза Евгении Кругель, несмотря на имплантированные радужки, вдруг выкатили две громадные слезищи, ловко поползшие по обеим сторонам покрасневшего носа.

– Какой ужас, – забормотала она, нервно запуская пальцы в жесткие перья прически. – Тут что, издеваются над нами? Обезвоживание… Да ни за что не лягу в этот саркофаг!

– А не хотите, и не надо! – живо оборотился к Евгении Кругель раздраженный Бессмертный, по слухам, очень недовольный губернатором в связи с эмиссией бумаг Рифмашзавода. – Знаете, что такое обмыление трупа? Можете предпочесть!

Евгения Кругель трясущейся рукой набухала себе минеральной с газом, перелившейся из стакана и зашипевшей на столе.

– Вам-то что, вы и так Кощей! – выпалила она, с ненавистью глядя на олигарха, сломанной куклой развалившегося в кресле. – Только корону золотую на череп, и хоть в кино вас снимай! С Дымовым в роли зайца!

– Какого зайца? – проговорил Бессмертный вкрадчиво, и всем присутствующим стало ясно, что ради Мити он разорвет Евгению Кругель на цветные тряпки здесь и сейчас.

– Того зайца, который в сундуке, – пояснила губернаторская дочь. – В зайце утка, а в утке игла. Стрельнут в зайчика из двустволки, вот и все бессмертие!

Олигарх, не меняя позы, затрясся лицом, и чистая пепельница перед ним заплясала, будто блюдечко на спиритическом сеансе. Сидевший рядом с олигархом молодой человек, невзрачный, с черным квадратиком усов под водянистым носом, имеющий какое-то отношение к страховому бизнесу, поспешил отодвинуться вместе с заскрипевшим креслом.

– Женечка, Женечка, что вы, в самом деле, так уж конфликтуете! – Обеспокоенный Гречихин поднял вверх обе сухие ладони, словно испачканные мелом, как у преподавателя средней школы. – Павел Петрович! Ради бога! Ну вы же серьезный человек! Она сама не понимает, что спускает с языка!

– Все я понимаю, дядя Володя! – огрызнулась Евгения Кругель, подбивая лакированным ногтем тонкую, как стрекозка, безникотиновую сигарету. – А не надо меня доставать всякими обмылениями и саркофагами! Мне что, беспокоиться не о чем, кроме как о своих похоронах? Кручусь, как белка, сразу в нескольких колесах! Думаешь все время, как бы отдохнуть, кроишь минутки, вырываешься на благотворительное заседание, а тут – пожалуйста!

– Бабье и есть бабье, – вдруг громко сказала Петрова, щелкая сумкой.

На это Бессмертный ненатурально расхохотался, словно палкой протрещал по крепкому забору. Многие были смущены. Рифейскому обществу было превосходно известно, что собой представляют беличьи колеса Евгении Кругель. Она действительно все время думала, как бы отдохнуть, и металась по модным курортам, забывая тут и там привезенных с собой хорошеньких любовников. За ночь она могла объехать полтора десятка кабаков, врываясь бегом, валясь с ног, пугая официантов вытаращенными глазищами и маниакальным блеском фальшивых драгоценностей. Ей всегда не хватало денег, времени, жизни, судьбы. Ее аптеками управляла мать, Маргарита Кругель; брошенная четверть века назад, она вырастила себе за это время железный позвоночник, на который, казалось, были нанесены деления, будто на школьную линейку. Маргарита Кругель была скупа, как провизор, составляющий снадобье при помощи аптечных весов, и, вероятно, даже домашние обеды ее были выверены в граммах; что касается чувств, то они если и отпускались, то по какому-то специальному рецепту и предназначены были разве что для смертельно больных. Отношения с матерью Евгения Кругель искренне принимала за трудности бизнеса; состояли они главным образом в том, что молодую владелицу аптек не подпускали к банковским счетам. Мысль о смерти, вероятно, стояла у губернаторской дочки в одном ряду с мыслями о денежных долгах; собственно, все существование ее было долгом безликому кредитору, потому что, родившись у подобной матери, нельзя было иметь законного ресурса жизни, и приходилось бесконечно брать взаймы. С каждым днем метафизический долг нарастал; губернаторская дочь жила буквально в минус, с неотвязной мыслью о какой-то посмертной отработке, с ужасом перед всяким трудом. Она всегда врала – даже когда сказанное соответствовало фактам, потому что подлинная жизнь у нее отсутствовала; фальшивые чувства и фальшивые драгоценности вместе выражали страсть Евгении Кругель к побрякушкам – лишь бы их было побольше.

Сейчас угроза в адрес Мити Дымова, брошенная в лицо Бессмертному, тоже была чистейшей фантазией, подобной куражливым заявлениям Евгении Кругель в кабаках, где, хватившись какой-нибудь потерянной серьги стоимостью в пятнадцать долларов, она грозилась вызвать ОМОН. Но здесь Евгению окружали не официанты. Общество, и без того шокированное презентацией некрополя, ощутимо напряглось. За окном, будто выражая настроение собравшихся, сгущалась гроза: неприятная желто-бурая туча наползала на померкший центр, дворцовый Алтуфьевский парк качало и штормило, и зеркальный стол с лежащими на нем руками, бумагами, мобильниками мерцал от трепета небесного электричества. Две одинаковые девушки в коротких гладких юбках, с одинаковыми гладкими птичьими головками, неслышно засновали позади гостей: зажглись спокойные лампы в медовых колпаках, перед каждым из сидевших вкусно задымилась чашка кофе, покатились, чуть позванивая, сервировочные столики с мелкой аппетитной снедью. Но никто не пригубил из чашки, не притронулся к мозаичным сэндвичам; все сидели с вытянутыми лицами, словно опасаясь, что в угощение им подсыпали яду.