Пожинатели плодов

— Калам, балам!.. — зазавывала жуткую смесь из арабских, персидских и невесть еще каких языков слов Инга Ибрагимовна.

Она долго, как припадочная, билась в конвульсиях, извивалась всем телом.

Гости ошарашено пялились на нее.

— Че это она? — озадаченный, спросил отец Василиск.

— Медитация! — со знанием дела вознес палец более начитанный приятель и намахнул стопочку.

— А-а, бесы играют! — сообразил батюшка. — Интересно, интересно!..

Инга Ибрагимовна меж тем припрыгала к столу, стала делать над плешивыми головами гостей загадочные пассы руками.

— Суф! Суф! — как клуша-наседка кудахтала она.

— Извините, а вы можете поспособствовать, чтобы у сухого вина появилась крепость водки? — деловито осведомился приятель отца Василиска.

— Или чтобы из водки нечистый дух испарился, а чистый спирт остался? — застенчиво улыбаясь, предложил отец Василиск.

— Ну, не продвинутые вы какие-то, мужики! — резко вернулась в «нормальное» состояние Инга Ибрагимовна. Она села за стол, наполнила бокал водкой и с придыханием осушила. Занюхала хлебной корочкой, захрустела свепросольным огурчиком.

Свой, в доску, парень!..

Служила она когда-то в воинской части парикмахером в далекой Германии, от воинов, солдат и офицеров, отбою не было, и потом, на «гражданке», она не раз пыталась устроить свою семейную жизнь да не получалось. Мужички попадались вроде б и не хилые, но недолговечные, деток от них не завелось.

Вот и стал скоро отец Василиск для Инги Ибрагимовны вроде большого ребенка. Корыстных «матрон», домогающихся батюшкиных квартиры и казны, она — где по-хорошему, а где и пригрозив, — отстранила. Даже старый приятель и тот оказался не у дел: нечего негативное влияние на батюшку оказывать.

Столкнулись с ним однажды у избирательного участка.

— За коммунистов голосуй! — подтолкнул отец Василиск под бок приятеля.

У того от изумления нижняя челюсть отвисла.

— Инга Ибрагимовна так говорит. Она ведь раньше была коммунисткой. В перестройку из партии вышла по идеологическим соображениям. Вот! Но делу по-прежнему верна. И коммунисты, хоть и нынешние, за простой народ.

Приятель, пуча глаза, промычал что-то невнятное, замахал на отца Василиска руками, только что не перекрестился и задал деру. «Дерьмократ»!

А ведь кабы согласился он проголосовать, то Ингой Ибрагимовной позволено было отцу Василиску пригласить его в гости. Да и батюшке самому хотелось похвастаться чистотой и уютом в квартире, сытным обедом из трех блюд, порассказать, что теперь бабки не перешептываются за его спиной, обсуждая, как раньше, его непрезентабельный внешний вид. Одет с иголочки! Живу, как кум министру!

Одна только еще оставалась неувязочка: никак не бросала Инга Ибрагимовна «шаманить», поднабравшись у всяких заезжих колдунов и экстрасенсов. Хотя и тут иногда своя польза проскакивала.

Есть у Инги Ибрагимовны крохотная дачка на бережку чистой лесной речки. Хозяйка туда уж давненько не ездила, но вместе с отцом Василиском собралась.

В покосившемся домишке куковать им скоро надоело, захотелось на речное плесо. А там дачный народец толкется, купается и загорает. Отец Василиск с такой жары с радостью бы сунулся в воду да постеснялся обнажить свои тучные телеса, облаченные в цветастые семейные трусы.

Инга Ибрагимовна пришла на помощь. Посреди речной протоки, наподобие островка, возвышался на отмели большой камень, туда она и забралась. И началось…

— Калам, балам!.. У-у-у! — только складки жирка из купальника затряслись.

Народец дачный глазел на Ингу Ибрагимовну сначала с удивлением, потом с опаскою из воды все-таки выбрался, а потом и вовсе след его простыл. Может, это колдунья и порчу запросто наведет, или беглая сумасшедшая, что еще хуже.

В блаженном одиночестве отец Василиск, наконец, погрузился в водную прохладу.

«Это ж какая энергия попусту пропадает! — косился он на свою раскосмаченную «экономиссу». — Ее бы да в нужное русло, Богу на пользу… Окрещу, стерву!»

Тост

Отец Федот — из прапорщиков, низкий, коренастый, даже какой-то квадратный, всегда то ли под хмельком, то ли просто так в узкие щелочки плутоватые глазки свои щурит.

Из армии его вытурили, не дали дослужить всего пару лет положенного срока. По особой, он бахвалится, причине: тогда еще, в конце восьмидесятых, замполит-дурак на построении сорвал нательный крестик с шеи солдата, а Федот заступился за беднягу. Может, это и было последней каплей в его служебных прегрешениях: проговаривался Федот по пьяной лавочке, что, мол, и тушенку в жестяных банках у него на складе мыши успешно и много кушали, и спирт из опечатанных канистр чудесным образом улетучивался.

Короче, оказался Федот в доме у стареньких родителей в деревеньке возле стен монастыря. Тихую обитель, бывшую полузаброшенным музеем под открытым небом, стали восстанавливать, потребовались трудники. Федот тут и оказался кстати. Плотничать его еще в детстве тятька научил.

Потом забрали Федота в алтарь храма прислуживать, кадило подавать.

— Веруешь? — спросил игумен у перепачканного сажей Федота.

— Верую! — ответствовал тот.

— И слава Богу!

Самоучкой — где подскажут, а где и подопнут — продвигался Федот в попы. В самом начале девяностых востребованной стала эта «профессия», позарез кадры понадобились. А где их сразу «накуешь» средь напичканных советским мусором головушек? У кого-то хоть чуть-чуть просветление в мозгах образовалось, как у Федота, тому и рады…

В церкви, как в армии, единоначалие, и Федоту к тому не привыкать. Тут он — в своей тарелке.

Нет-нет да и выскакивало из него прежнее, «прапорщицкое», командирское. Бывало, служит панихиду. А какая старушонка глухая, не расслышит, как прочитали с поданной бумажки родные ей имена — с соседкой ли заболтается или еще что, затеребит настойчиво отца Федота за край фелони: уж не поленился ли, батюшко, моих помянуть?

— Так! — сгребет за «ошерок» старую глухню Федот. И отработанным «командным» голосом огласит ей на ухо весь список. — Слышала?!

— Ой, батюшко, чай, не глухая я! — еле отпыхается со страху старушонка.

Отец Федот развернется к остальным и с угрозливыми нотками в голосе вопросит:

— Кто еще не слышал?!

Все попятятся…

В определенные моменты на литургии все молящиеся в храме должны становиться на колени. Но бывает так, что кроме богомольцев, просто находящихся и случайно сюда забежавших людей куда как больше. Стоят, глазеют, а то и болтают.

Отец Федот строг, тут вам не музей: выглянет, топорщась бородищей, из алтаря и рявкнет, как на солдат на плацу, для пущей убедительности сжимая кулак:

— А ну-ка все на колени!

И бухались дружно. Даже доски деревянного пола вздрагивали.

На солдафонские повадки отца Федота никто особо не обижался: что взять, испортила хорошего человека армия…

Как раз в праздник Победы пригласили отца Федота освятить офис одной преуспевающей фирмы. Хозяева и сотрудники охотно подставляли раскормленные холеные хари под кропило батюшке, а потом, сунув ему «на лапу», и за банкетный стол бы, чего доброго, «позабыли» пригласить. Но отец Федот — человек не гордый, сам пристроился.

Только наскучило ему все скоро: был он, пока кропилом размахивал, главным героем момента, а теперь и в упор никто его не видел — пустое место. Вели «фирмачи» какие-то свои, непонятные ему, разговоры, лениво потягивали из бокалов заморские вина, нюхали черную икорку.

Ощутил себя отец Федот тут инородным телом. И зацепило его еще: о празднике никто из присутствующих и не вспомнил даже. Решил он тогда встряхнуть всех старым армейским тостом. В большущий фужер из-под мороженого налил мартини, плеснул виски, сухого, пива, водочки…

Кое-кто с недоумением косился на отца Федота. А он встал из-за стола, под умолкающий шум вознес свою «братину», в почти полной уже тишине опрокинул ее в себя и, зычно крякнув, выдохнул: