Моя жизнь на тарелке

— А кто спорит, Роберт? Думаешь, решила взять сегодняшний способ на вооружение? Я же не нарочно. Как-то само вышло. Времени подготовиться не было… Теперь вот расплачивайся. Господи, ну и перспектива! И когда мне, спрашивается, за ним гоняться? Дорогой…

ДорогимРоберт становится в исключительных случаях — только если мне позарез что-то нужно. Роберт — далеко не дурак, нюансы улавливает, так что на редкое обращение реагирует должным образом: играет желваками, вздергивает бровь, изображает покорность, мировую скорбь и вековую усталость одновременно. Должно быть, с такой миной учитель Закона Божьего в энный раз разъясняет суть обрезания стайке жеманно хихикающих девчонок.

— Ну?

— А этот кусочек кожи… откуда его, собственно, отрезают? Прости, я хотела сказать, а не нанять ли нам няню? Сразу станет легче. За небольшие деньги сколько удовольствия, ты только представь. Я наконец смогу работать как нормальный человек. Порядок в доме наведу. Готовить буду, правда. На выходные можно будет смотаться куда-нибудь…

Роберт радостно хватает тренькнувший мобильник и погружается в деловой разговор; я же погружаюсь в грезы о двухдневной идиллии в каком-нибудь романтическом месте — Барселона сойдет, — целых сорок восемь часов вдвоем, без детей. Первым делом пробегусь по магазинам, потом неспешный обед в очаровательном ресторанчике… Жгучее солнце и запотевшие бокалы с легким южным вином. А потом… что потом? Кровать, разумеется. О-о-о… Заберемся в постель… займемся любовью… (Абсолютно дебильное выражение, между прочим.) Сплетемся в объятиях, и он будет читать мне стихи.

Воздушный замок валится прямиком мне на голову вместе с населяющими его химерами, а я гадаю, какому из раздирающих меня желаний отдать предпочтение? Хохот, конечно, реакция более жизнеутверждающая. А в данном случае и более оправданная. Роберт и стихи. Очень смешно. Только почему-то жутко хочется заплакать. Кого я обманываю? Не будет никакой кровати. То есть кровать-то, наверное, все же будет, а вот поваляться всласть, да еще в объятиях друг друга — это уже из области фантастики. Если я и позволю себе такую роскошь, Роберта рядом не окажется. Он ненавидит торчать в номере и «впустую растрачивать время». Допустим даже, мне удастся удержать его лишних полчаса, прельстив завтраком… заодно и лекцию прослушаю на древнюю, но не потерявшую актуальности тему «О крошках в постели». Любовь? В смысле — секс? Такое возможно. Привычно-халтурное брачное действо, по страсти близкое к чистке зубов, а по регулярности — к менструациям.

С нумерацией страниц в очередном номере журнала явно что-то не клеится. Роберт буквально слился с мобильником. Отлично. Есть время на сеанс самовнушения.

Возьми себя в руки, Клара. Такие мысли до добра не доведут. Каждому известно… всему миру известно… любому человеку на этом свете известно, что секс теряет всякую сексуальность после шести месяцев общения. Максимум после двенадцати, если очень повезет. Ну и что с того? Секс, в конце концов, это всего лишь… секс. Тренировка определенных органов, не более. Правда, моим собственным определенным органамнедолго и атрофироваться. Двойной бутерброд в нашем супружеском меню не значится уже… Боюсь соврать. Давно. Роберт жмет кнопку отбоя.

— Что за выдумки, Клара! — рычит он без паузы. — Не желаю жить с чужим человеком. Няню придется взять в дом. Представь — я прихожу с работы, а она валяется на диване. Ужинать тоже втроем прикажешь? А если ей еще поболтать захочется? Нет, Клара, я этого не вынесу.

Ну а я так запросто. Без проблем вынесла бы пару лишних часов сна. Лишний свободный вечер тоже. Вынесла бы — легко! — хотя бы день без долбаного пылесоса. И еще много чего хорошего вынесла бы. Но я молчу. Как рыба. Устала. Сэм Данфи весь день испортил, чтоб ему провалиться вместе с фальшивыми глазами и похабной майкой.

Но пока Роберт подруливает к стоянке у дома Тамсин, я внезапно спрашиваю:

— А не смотаться ли нам куда-нибудь, дорогой? Вдвоем. Ты да я. На выходные, а? Недельки через две-три, когда ребят пристрою.

Таким тоном дети у витрины кондитерской канючат. Однако Роберт, как ни странно, соглашается не раздумывая:

— Отличная мысль. Мне нравится. И в Париже давно не был…

Я взмываю под небеса и парю. Да мы же из одного теста… Два сапога… Муж и жена — одна сатана, ну и т. д.

Я тянусь к Роберту, но он перехватывает инициативу и целует меня первым. Признаюсь, это было замечательно.

7

Что-то со мной не так. Кризис не кризис, а легкое душевное недомогание наблюдается. Все дело в том, что зависть мне несвойственна. Пороков, разумеется, хватает, но на чужое добро я, как правило, не зарюсь. И невозможного не жажду… о редких случаях превышения кредита умолчим. Клянусь, никогда не мечтала быть прекрасной принцессой; похудеть разве что немного, да еще… нет, об этом и думать не хочется. Тем не менее в крошечной квартирке Тамсин я превратилась в ревниво-завистливого монстра с раздвоенным жалом вместо языка и глазами, извергающими огонь. Гнусное ощущение, пусть и длилось оно всего ничего. Секунд пять, не больше. Или минут.

Предзакатное солнце заглядывает в окна на радость густой поросли всяческих трав, зеленеющей в ящиках на подоконниках. Тмин и лаванда, базилик и розмарин наполняют ароматами уютную квартиру (размером с нашу гостиную, о чем я напоминаю себе прямо с порога, надеясь задавить зависть на корню). Приземистая софа, заваленная подушками, занимает полкомнаты и выглядит райским уголком отдохновения. Сбоку — непрезентабельный кофейный столик (с распродажи, как и его сосед) со всякой симпатичной всячиной: перламутровый лак для ногтей, заколка для волос с пластмассовыми розочками, стопка журналов и, наконец, завершающий штрих — бокал с белым вином. Элвис Костелло сладко поет о старушке Элисон, угробленной этим жестоким миром. Все понятно. В ожидании гостей Тамсин валялась на софе, красила ногти, тянула вино и занюхивала лавандой. Ревнивый монстр во мне встрепенулся и зашипел. Вокруг ни единого кубика «Лего» или колченогого солдатика, ни единого пятна от варенья и даже — держу пари, хотя и не заглядывала — ни единой засохшей горбушки под диванными подушками. Никто не вопит, за исключением Элвиса. А хозяйка может бездельничать с чистым сердцем: не надо ни голодных домочадцев кормить, ни ворохи грязной одежды стирать, о завтраках и уроках голову тоже ломать нет нужды. Тамсин запросто может выпить бутылку, а то и другую. Ей же не вскакивать на зов Джека, погибающего от жажды или от скуки — в четыре утра. Тамсин живет в Мире Девушек, а я нет. Не живу я.

Чему мне, собственно, завидовать? Квартира Тамсин, повторяю, похожа на объемистую коробку. Мы же обитаем в собственном доме с четырьмя спальнями и верандой — одном из тех типовых псевдовикторианских особняков, что снаружи выглядят убогими, зато изнутри фантастическим образом обретают вполне приличные пропорции. (Кстати, о внешнем виде: облезлые стены нашему дому красоты не прибавляют, но я не могу заставить себя расстаться с суммой, равной цене бархатной кушетки, ради эстетического удовольствия соседей.) Конечно, улица наша так себе, и это еще мягко сказано: поблизости школа, и подростки слоняются по округе, горланят, мечут окурки и пакеты из-под чипсов. Однако не все так плохо. Вишня перед домом многое скрашивает. Да и цветы, как ни странно, никто не обдирает. Цветы, правда, — одно название… зато горшки солидные, отлично облагораживают лестницу и парадный вход (дверь массивная, два американских замка плюс задвижка: добро пожаловать в Ист-Энд). Положа руку на сердце, свой дом я люблю. Заверну за угол, возвращаясь из булочной, — и вот он стоит, квадратный и уютный. Бог его знает, почему я завидую Тамсин. В нашу кухню запросто можно вместить ее квартиру в двойном экземпляре.

Черт, как же я ненавижу эти приступы жалости к самой себе, когда хочется всхлипнуть или залепить себе хорошую оплеуху. Хотя можно то и другое одновременно — эффектное, наверное, выйдет зрелище. Но нет, не выйдет — Тамсин уже здесь. Оделив каждого из нас бокалом вина, она садится в старое плетеное кресло и, по традиции, начинает описывать вчерашний вечер.