Девушка с повязкой на глазах

Я доверяюсь дороге.

Парк. Приятно думать, что Дорога почувствовала изнеможение моих ног и при­вела меня к месту, где я могу отдохнуть на скамейке. Людей совсем нет. Поздно. Мне нравится эта безлюдная пустота. Лишь не­подалёку от моей скамейки я вижу чёрную фигурку.

Я сижу, закинув голову вверх. Я закрываю глаза и.

46. и.

Мы идём с ней в подворотне. Темно. Я слышу её запах и слышу её дыхание. Мы совсем не разговариваем.

Подворотня— глухой коридор, на моё счастье, не заканчивается. Он бесконечен. Её пугает эта бесконечность— она ускоряет шаг. Мне кажется, что она почувствовала опас­ность. Она почувствовала, что я— это опас­ность, поэтому её дыхание участилось. Мне нравится её страх. Мне даже не стоит к ней прикасаться для того, чтобы почувствовать, что она испугана. Она держится. Она не убегает от меня, не кричит. О, эта глупая храбрость. Мне становится смешно. Я улыбаюсь.

Я понимаю, что ждать больше не стоит. Я резко хватаю её за запястье левой руки, останавливаю и поворачиваю к себе. Она по-прежнему не делает попыток бежать. Я смотрю на неё. Не знаю, что в этот момент она увидела в моих глазах, но свои она сильно-сильно зажмурила.

47. Чёрная фигурка на соседней скамейке громко кричит в трубку мобильного теле­фона, кому-то что-то доказывая.

Самого телефона я не вижу, но пред­полагаю, что она разговаривает по сотовому, поскольку в районе ста метров (и даже больше) вокруг нас никого не наблюдается. Некоторое время я слежу за ней, а потом возвращаюсь в подворотню.

48.— Тебе страшно?

Она по-прежнему стоит с закрытыми гла­зами. Не произносит ни слова, только кивает мне в ответ.

—  Смотри на меня.

Я жду, но она лишь сильнее зажмуривает глаза.

—  Смотри на меня, — повторяю я.

Она зажмуривает глаза.

— Смотри на меня!— твёрдо произношу я и ударяю её по лицу.

Для удара требуется совсем немного.

Кулак и лицо.

Она хватается свободной рукой за щёку и открывает глаза. Я вижу в них страх. Её страх и моя ненависть делают меня бесчувственной. Делают меня непобедимой. Я вижу своё превосходство, и я вижу, что она чувствует, что я способна на всё. Неожиданно она делает попытку вырваться, но я держу её так сильно, что ей не удаётся этого сделать. Она на­чинает паниковать, замахивается на меня ру­кой, которую я тоже хватаю.

Я нажимаю ей на руки и опускаю её на колени. У меня это получается легко. Она поддаётся. Может быть, она думает, что так сможет спасти себя, может, она думает, что чётко выполняя мои приказы, она вызовет мою жалость к ней? Нет, ей это не поможет. Я не контролирую себя. Во мне— нет меня. Во мне— лишь дьявол. Во мне— шакал, бес. Теперь она на коленях, и я окончательно возвышена над ней.

Лежачего не бьют. Бред. Бьют. Не надо ложиться.

— Тебе страшно? — переспрашиваю я.

—  Да.

Она не знает меня в гневе. Точнее нет, это не гнев.

Это жестокость. Непоколебимая, чёткая жестокость. Столкнуться в подворотне с жестокостью— это страшно.

Она боится.

49.   Девушка больше не кричит. Она сидит на скамейке, поджав ноги к себе и обхватив их руками. По её позе я понимаю, что она, скорее всего, плачет. Она — чёрный силуэт — кажется мне беззащитной и маленькой. Мне хочется помочь ей.

50.   Она смотрит на меня снизу вверх, и я вижу на её глазах слёзы. Смею признать, что она держалась довольно-таки долго. Теперь она просит меня не убивать её.

—  Как ты думаешь, — говорю я, — ей было страшно умирать?

Мы говорим о тебе (если это можно назвать разговором).

Она корчит лицо. То ли от страха, то ли от боли, то ли от вины, то ли ещё от чего-то.

— Так как ты думаешь?! — я перехожу на крик. Я, которая так долго контролировала себя, перехожу на крик.

Она нервно кивает головой.

Я хватаю её за волосы и оттягиваю голову назад. Её шея вся передо мной, и, если бы я была вампиром, а не дьяволом, то с удовольствием бы впилась в неё зубами. На шее висит подвеска — точно такую же я ви­дела на твоей.

Тебя похоронили без этой подвески.

Она просит.

— Я не буду тебя жалеть. Сейчас не время для моей доброты, — спокойно говорю я.

Я понимаю, что всё слишком затягивается, что могут появиться ненужные люди, которые станут осуждать меня, давать против меня показания (да, мы это уже проходили). Люди, которые могут случайно попасть в тёмную подворотню и столкнутся с моей жесто­костью.

Всё слишком затягивается. Я достаю нож. Она хочет подняться с колен, убежать. Она, задыхаясь от слёз, что-то говорит, закрывается руками. А во мне столько силы, что я даже не замечаю этого сопротивления. Теперь только взмах. Удар. Кровь. Труп. Улики. Дорога домой. Ужин. Всё по чёткому плану.

Её скорченное лицо. Взмах. Удар.

Аромат её крови. Аромат её смерти. Я жадно вдыхаю ноздрями её последний запах. Смерть её запаха. Смерть её запаха.

Ритуал.

Молитва.

Я ничего не понимаю.

— Что происходит?— спрашиваю я.

— Молитва.

— Перестаньте.

— У каждого своя молитва.

— Так нельзя.

— На тот момент я была уверена, что можно.

Мне продолжать?

— Продолжайте.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ БЛАГОРОДНОСТЬ

51. Девушка по-прежнему сидит на ска­мейке. Я встаю и подхожу к ней.

— Хватит реветь,— говорю я.— Идём.

Она недоверчиво смотрит на меня.

—  Ну, вставай. Идём, — я протягиваю ей руку. Она хватается за неё и поднимается.

— Что случилось?— спрашиваю я.

Она идёт молча, хлюпая носом. Ей надо успокоиться, чтобы она смогла говорить. Я не придумала ещё, куда мы идём. И это не столь важно. Я знаю, что нужна ей. Как при­ятно быть нужной. Настолько ли я велико­душна, насколько хочу казаться? Играю в бла­городство, когда ещё несколько минут назад совершала преступление. Нет, это была не я. И преступления не было. Меня будут искать с собаками, но я слишком высоко. Я живу у самой крыши. Меня не найдут. Нет улик.

52.   Книга— улика.

53.   — Куда мы идём? — наконец-то спраши­вает девушка.

—Я не знаю. Слава Богу, дорог хватает, и мы можем идти бесконечно, пока не стоп­чутся ботинки.

—  Мне утром на работу, — произносит она.

—  Хорошо.

Я иду быстро, словно опаздываю на какую– то важную встречу. Она спешит за мной. В какой-то момент я задумалась о том, зачем я повела её за собой. Зачем мне эта девушка с соплями и медленным шагом? Для игры в «помощника»? Мне кажется, я обманываю её и обманываю себя. Я останавливаюсь и резко поворачиваюсь к ней. Кладу руки на её плечи, и, смотря в её грустные, заплаканные и несколько пустые глаза, произношу:

—  Послушай, я, наверное, неправильно поступаю, — но я не договариваю. Я пре­рываю себя и понимаю, что мне не стоит её отталкивать от себя.

Она смотрит и ждёт продолжения. Она прикусывает губу. Она сдерживает слёзы.

— Послушай! — и я обнимаю её сильно­сильно, — послушай, всё хорошо будет. Честно.— Я глажу её по голове. — Ты не реви. Слышишь? Всё хорошо будет.

Она плачет, прижимаясь ко мне.

Вот он — пик благородности.

Только я не могу понять, кто кому больше нужен: она — мне, или я — ей. Мы разы­грываем трагикомедию. Она — жертва. Я — спаситель.

А может всё совсем наоборот? Я— жертва, а она— спаситель.

Она плачет, прижимаясь ко мне.

—  Тише. Тише. Всё будет хорошо. Всё пройдёт.

Главное мне не перепутать текст.

54. Она не говорит мне, что произошло с ней, и я вижу, что мне не обязательно это знать. Мне даже не интересно. Ведь, испытывая боль, известную мне, я в состоянии понять боль любую. Поэтому я просто чувствую то, как ей тяжело. Маленькая, несчастная, глу­пенькая, слёзная. Она придумала себе горе и свято верит, что это самое страшное, что может случиться.

Можно ли мне плакать рядом с ней? Мож­но ли расслабиться, перестать себя контро­лировать, закричать, сойти с ума, ходить кругами,