Глупый человек

— С Земли.

— Сколько тебе лет?

— Сорок пять.

— Ты что, глупец? — Я промолчал. — Ты ищешь счастья или удовольствий?

Вопрос был очень неожиданным, я надолго задумался.

— Время поисков счастья для тебя прошло.

— Ты Бог армян? Все вокруг меня только это и твердят.

— А ты армянин?

— Армянин.

— Значит, я Бог армян. — Это было для меня неожиданностью. — Разве вы сами не говорите, что Бог повсюду? И вы правы, хотя не надо понимать это буквально. Твоя просьба — просьба юноши, зрелый человек должен думать о более серьезных вещах.

— Так разве моя вина, что в Армении человек до сорока лет — ребенок, а потом — старик? Нет у нас среднего состояния зрелости.

— Во многих странах, особенно африканских, есть особые обряды инициации, благодаря которым мальчик, юноша становится зрелым мужем. Могли бы перенять у них.

— Мне уже поздно… Смерть сказала мне, что я уже умер. Ни жив ни мертв.

— А что тут удивительного, когда ты засыпаешь с медяками на веках?

Все знал.

— Это для Харона — древнегреческого божества. Между прочим, в списках нашей Смерти я не значился.

— Деньги любят все — это оказалось самым удачным изобретением человечества. Ты ввел в заблуждение «нашу Смерть». Видно, ты — в списках Харона.

— Так Харон, стало быть, действительно до сих пор существует? То есть то, что я делал, не было игрой?

— Если ты играл, то не существует, но если действительно верил…

— Мы что, сами решаем, есть Ты или нет, все дело в нашей вере?

— Есть вещи, которые решаете вы сами.

— То есть Ты Бог, которого я представляю… по своему образу и подобию?

— Можешь думать и так.

— То есть, по-Твоему, я сам не согласен, чтобы Ты мне даровал счастье?

— Это ты сказал.

— А что же мне теперь делать?

Он на какой-то миг замолк, потом гневно спросил:

— Зачем ты пришел, чего ты хочешь?

Он что, до сих пор шутил?

— А того хочу, чтобы ты всех равной мерой мерил, а не так, чтобы одному счастье, а другому — ненастье. Я вот сколько ни мучаюсь, сколько ни тружусь, а все никак досыта не наемся, а многие, кто и вполовину моего не работают, живут себе в достатке и спокойствии.

— Ты трудился, чтобы не трудиться. От лени. А писательство — это ведь твой собственный выбор. Не сам ли ты заявлял, когда бросал высокооплачиваемую работу, что будешь жить, полагаясь на «бога романистов»? — Он засмеялся. — Ну вот, таковы возможности «бога романистов», особенно в вашей стране. Взамен ты обрел свободу, о которой многие могут только мечтать.

— Но свобода эта мне дорого стоила… Когда я месяцами не нарушал твоих заповедей, душу мою разрывал какой-нибудь давний грех, а я вдруг совершал какой-нибудь новый, еще более тяжкий, чем прежние, и хотя, сократив общение с людьми, большей частью грешил я помыслами, со временем прощать самого себя стало невозможно.

— Покуда человек жив, он грешит. Потом кается. А дети и пьяницы так вообще выплескивают все наружу. Вы, писатели, тоже. А если вы к тому же еще и пьяницы, то все, что думаете, у вас на кончике языка… или пера.

— Иногда я думаю: может, я слишком часто нарушал Твою заповедь «не суди»?

— Заповедь звучит не так. «Не судите, да не судимы будете». Невозможно жить без того, чтобы не судить, но ты должен знать, что от твоего суда ждут милости, точно так же, как, когда судить будут тебя, ты будешь уповать на чью-то милость.

— Все это слишком сложно для меня. Видимо, поэтому моим излюбленным состоянием теперь стал сон. Тем более что в это время вместе со мной спит и живущее во мне чудовище.

— Не переигрывай, ты не в театре.

— Я утратил свой смысл… От этого я люблю себя все меньше и меньше. А если я не люблю самого себя, как же я возлюблю ближнего своего? В лучшем случае, согласно Твоей заповеди, не более, чем себя самого… То есть — никак.

— Обычный кризис, который с незначительными индивидуальными особенностями, овладевает многими, чтобы не сказать всеми.

Я пожалел о том, что жалобы мои были такими тривиальными.

— Но почему вместе со свободой на меня навалились беды, почему я вечно оказываюсь в тупике и даже тогда, когда я невиновен, у меня не бывает ни малейшей возможности оправдаться?

Он прервал меня:

— Потому что ты бывал виновен раньше, но не был обвинен. В любом случае эти беды не от свободы, это беды твоих несвободных дней, платить за них ты начинаешь, когда становишься свободен… И еще отдаешь дань распространенному у вас заблуждению, будто свобода сама по себе — уже счастье. На самом деле есть большая разница: когда ты несвободен, у тебя — заботы, когда свободен — проблемы.

Эта Его точка зрения была для меня новостью, но я на удивление быстро принял ее:

— Так вот почему я чувствовал себя так замечательно, когда жизнь для меня… для всей страны превратилась в хаос — мы себя чувствовали свободными. Чем упорядоченней она становилась, тем более безнадежной, ужасной казалась.

Он долго рассматривал меня. Потом ободряюще сказал:

— Так и есть. Порядок — смерть, хаос — жизнь.

— Так Ты сторонник хаоса?

— Сторонник?! Слово твое неуместно. Но скажу: в расширяющейся Вселенной соотношение между хаосом и порядком изменяется не в пользу первого. О процессе можно судить на примере временной эволюции к равновесному состоянию в разреженном газе, когда описание системы проводится с помощью функции распределения (фазовой плотности) в шестимерном пространстве координат и импульсов. Это ограничивает предусмотренную мной свободу.

Вроде бы я ничего не должен был понять, но, видимо, восприимчивость моя обострилась, мне показалось, что я могу с легкостью изложить Его мысль в формулах… И путаницы в словах не будет, как это случалось раньше.

Я припомнил начало нашей беседы.

— Ты спросил, с какой я планеты. Разве к Тебе приходят и с других небесных тел?

— Кроме вашей есть только две обитаемые планеты, я думал — все знают.

— В последние месяцы я не особо следил за новостями. А какие?

— Ад и Рай.

— Так, стало быть, это планеты?

— Планеты. Земля — третья, я изгнал одну пару из Рая, от них вы и расплодились. От вас же самых злых я отправляю в Ад, а нищих духом — в Рай. Остальные умирают — и все. Это последнее не следует никому сообщать.

— Рай… То есть Царствие небесное. Вот уже сколько времени я чувствую себя нищим духом…

— Нет. Нищие духом — это юродивые, калеки… А то где же справедливость, чтобы те же люди и на земле были богаты, здоровы да сыты, и на небесах…

Было еще кое-что, что постоянно занимало мои мысли:

— А Ты поможешь остальным просителям, которые пришли с Земли? — я не осмелился напрямик спросить о Тагуи, не знаю, как бы вы поступили на моем месте.

— Смотря кому. Одним будет видение, что желания их исполнятся, других я превращу в камень — тех, которые после всего, что сотворили, еще имеют дерзость являться мне на глаза.

— Стало быть, те изваяния были живыми людьми?

— …

— А бывает так, что двое…

— Ты задаешь столько вопросов, будто это по-прежнему твоя профессия, — прервал меня Он. — Позволь и мне задать вопрос. До тебя тут один показал мне картинку, чего-то не захотелось мне у него спрашивать — может, чтобы не усомнился в моем могуществе. В долине, очень похожей на настоящую, ползло удивительное животное: огромный змей, больше дракона, зеленый. Тело его в длину было покрыто прозрачными чешуйками, сквозь которые видны были поглощенные им люди… Но они, точно ни в чем не бывало, спокойно сидели себе в животе змея.

— Это был поезд, Господи.

— А что такое поезд?

— Что-то вроде каравана тележек, только работающий на электричестве.

— Значит, вы уже изобрели электричество?

— Мы и более крупные открытия сделали, — прихвастнул я и перечислил некоторые, но космические корабли не упомянул, вдруг бы это Ему не понравилось и Он еще чего доброго сбросил бы их вниз. — Но разве Ты не знаешь, что творится на Земле? Не следил за делами человеческими за последние две сотни лет?