Глупый человек

Я, наверное, еще долго бы мучил себя всякими «тем более», «в конце концов» и «может», если бы мои размышления не прервал прозвучавший у меня за спиной вопрос:

— Вы тут впервые?

Мы обернулись. Это был здоровый тип лет тридцати пяти, с мелкими глазками, кудрявый. Хотя май выдался прохладный, да к тому же в пещере всегда холодно, он был в одной рубашке. Впрочем, это не вызывало удивления — стоило лишь взглянуть на его румяные щеки.

— А вы? — спросила Тагу.

— Я вот уже второй раз… — Мы вытаращили глаза: надо же, повадился… — …как на Арагац подымаюсь. Родственник из Америки приехал, ну, мы его взяли. Четыре тысячи девяносто метров — это тебе не шутки, разеваешь рот, как рыба, воздуха-то не хватает. Но нам-то все нипочем, курильщиков меж нас нет. Мы все четыре вершины вдоль и поперек облазили, только вот сколько ни проходили здесь прежде, ничего такого не видали — ни входа в эту пещеру, ни людей никаких.

Выговор у него был не ереванский, но откуда он, угадать было трудно.

— А теперь тута то же самое… Хоть бы кто мне сказал, чего это никто, кто туда ни зайдет, обратно не выходит… А те чудики чего целой стаей к статуям пошли?

— Или же как понять, когда чья очередь? — поддержала девушка.

— Ну, это-то я знаю: будет тебе видение — встанешь и пойдешь.

Создавалось впечатление, что он знает кое-что еще.

— А кто те двое, что на арабов похожи? — спросил я.

— Они из Ирака прибыли, мусульмане. Из-за американцев они у себя не могут к Аллаху обратиться, ну, вот и пришли сюда.

— Ладно, а можно еще спросить?

— Я — Мелик. Мело.

Тагуи, в свою очередь, назвалась, а меня Мело прервал, мол, не надо, я тебя знаю.

— Мелик, мне показалось, люди в очереди сказки друг другу рассказывают.

— А чего еще здесь рассказывать, не анекдоты же?

— А вы сказки знаете? Может, расскажете? — попросила Тагуи.

Девушкам нравится, когда им рассказывают сказки. Хотя… Чего это я заладил: «девушки», «девушки», как восемнадцатилетний юнец, честное слово.

Наш собеседник на миг заколебался. У меня появилось время, чтобы перехватить инициативу, но сказки были моим слабым местом — я не знал ни одной. Мне их в детстве никто не рассказывал, да и сам я никому их не рассказывал.

— Которую рассказать: «Пепек, Бепек, Фелек» или «Сказку Кючук-Мурада»?

Мы с Тагуи переглянулись. Предпочтение отдали второй, хотя «Пепек, Бепек, Фелек» звучало не менее многообещающе.

— Ладно, расскажу тогда «Сказку Кючук-Мурада».

Одному царю все никак с женами не везло, какую ни возьмет, все оказываются негодными и распутными. Двадцать раз кряду женился, и все двадцать жен как на подбор оказались негодными, он им всем велел головы поотрубать, а сам задумал такую себе девушку в жены добыть, что в жизни молока сырого в рот не брала.

Дал он свои слугам мешок золота и послал их искать по разным царствам-государствам, чтобы, как только где какая царская жена родит дочь, они отдали золото да взяли бы ту девочку ему в жены. Он ее вырастит и женится на ней. Пошли слуги к одному царю — жена у того только что дочь родила. Дали ему мешок золота, взяли дитя, положили в сундук и привезли своему царю. Тот бросил девочку в отдельную комнату и запер ее накрепко, да так, чтоб свет солнечный в ту комнату не проникал. Только старуха одна каждый день приходила и той девочке еду приносила. А слугам-поварам своим царь строго-настрого приказал: смотрите, чтобы в мясе, которое ей относят, костей не было, не то, неровен час, дитя малое по неразумию бросит кость в окно, окно разобьется, свет солнечный и проникнет в комнату.

Раз отнесла ей старуха мясное кушанье. И в блюде том кость осталась, доела девочка свое кушанье, а кость бросила в окно, окно разбилось, свет солнечный проник к ней в комнату. Она-то за всю свою жизнь света белого не видывала, перепугалась сильно и все хохотала. Пришла старуха, увидала, что окно разбито, и подивилась.

А дитя принялось старухе жаловаться: «Что со мной? Маетно мне».

Ну, та и давай ей рассказывать, что снаружи-де белый свет, жизнь да смерть, радость да горе.

Послала девочка к царю человека и говорит: «Я хочу белый свет повидать».

Отдал царь приказ, чтобы пустили ее по саду погулять. Пошла она гулять по саду, видит там студеный источник, отпила из него воды, а вода та, оказывается, не простая — Вода бессмертия.

Пролежала девочка после этого девять месяцев и родила сына. Назвала его Кючук-Мурадом. Но недаром жила она затворницей, царю-то и невдомек было, что сына она родила. Царь уже хотел жениться, только девушка все отнекивалась, мол, мала я еще, обожди еще семь годков. Подрос Кючук-Мурад и пошел во двор, с детворой поиграть. Но дети били его и гнали от себя, приговаривая: «Пошел отсюда, у тебя отца нет. Сирота ты». А бедное дитя и впрямь не знало отцова имени, что ему было сказать?

Раз воротился он домой в слезах и говорит: «Как моего отца звать, матушка? Затравили меня дворовые дети, говорят, что я сирота».

Мать говорит: «Нет у тебя отца, сынок, ты от Воды бессмертия зародился. А слова этого боле не произноси, не то дойдет до царских ушей — не миновать беды».

Отважный Кючук-Мурад услышав это, вывел ночью из царской конюшни двух огненных скакунов: одного сам оседлал, на другого мать усадил, и сбежали они.

Ехали они, ехали, долго ли коротко ли — одному Богу ведомо, пока не доехали до дома одного дэва, к дверям которого тот приставил огромный мельничный жернов, а сам внутри затаился. Взял Кючук-Мурад тот жернов одной рукой и отбросил на пять верст. Увидал это дэв, подивился, а про себя подумал: «Я сам-то с трудом тот жернов с места сдвигал, как же он его так далеко закинул? Худо мое дело».

Сели мать с сыном поесть. Дэв со страхом сквозь щелочку поглядывает на Кючук-Мурада. А тот позвал дэва, чтобы сел с ними за стол. Когда они поели и встали из-за стола, принялись они с дэвом биться. Замахнется дэв палицей, Кючук-Мурад схватит, он замахнется — дэв схватит. Но раз Кючук-Мурад так метнул палицей в дэва, что тот на тыщу кусков разлетелся. Кючук-Мурад порубил его на мелкие кусочки, покидал те кусочки в черный мешок и схоронил. А матери наказал, чтоб не ходила мыть голову на том месте, не то дэв оживет.

Только мать у него была своенравная: каждый день мыла голову как раз над тем местом, а поскольку Кючук-Мурад в это время ходил охотиться, то не мог видеть этого. И дэв ожил. Мать Кючук-Мюрада того дэва полюбила, и вместе они стали прикидывать, как бы от сына избавиться, чтобы дэв на ней жениться мог.

Дэв ей наказывает: «Ты сиди себе дома, голову понурив, а когда он придет и спросит, отчего ты грустишь, скажи ему, что хочешь орлиного молока. Коли он за молоком этим пойдет, то уж не воротится, потому как на том пути повстречается ему силач Глнк, уж от него-то не отвертеться, всякий, кто его голос услышит, тут же на месте и глохнет».

Так бессердечная мать и сделала — послала сына за орлиным молоком. Шел Кючук-Мурад, шел, повстречал по дороге старика.

— Здравствуй, отец, — говорит наш добрый путник.

— Здравствуй, сынок, — отвечает старец. — Дай тебе Бог доброго пути. Куда путь держишь?

Тот ему ответил, что идет за орлиным молоком. Удивился старик и говорит: «Послушай-ка ты меня, сынок, не ходи туда. Тысячи людей ходили, и ни один не вернулся, и ты не воротишься. Жаль мне тебя, не ходи туда, сынок».

Но Кючук-Мурад ответил: «Будь что будет — пойду». Старик говорит: «Ну, раз так, будь осторожен, орел тот сидит на тополе, а на лапе у него гнойник. Там земля — сплошной песок, ты этот песок разрой и, спрятавшись в яму, выпусти стрелу в его больную лапу, сам не показывайся, не то он тебя в клочья раздерет». Орел взвоет от боли и скажет: «Узнаю, кто в меня стрелу пустил, — на мелкие клочья разорву». Но как только гной из раны вытечет, ты уже не бойся. Избавившись от гнойника, скажет орел: «Вот бы знать, кто мне так услужил — от боли избавил». Тогда скажешь ему: «Тот, кому ты молоко свое нальешь в бурдюк, из своего птенца сделанный, да на второго птенца груз положишь». Он не пожалеет, даст своего молока.