Антология современной азербайджанской литературы. Проза

— Первой я… Ну да, я заметила ту девушку. Подумать только, как я могла забыть?! Первой пришла та девушка. Журналистка или как ее там?! Я даже не поняла, как она появилась?! Только увидела, как шмыгнула на лестницу. — Сказав это, молочница испуганно глянула на капитана. В ту же минуту усатый капитан прикусил губу.

…И в это время издалека по запутанным переходам лабиринта стремительно пронесся, достигнув Тесея, хриплый и устрашающий, дикий рык Минотавра. Тесей, на минуту придержав шаг, не только слухом, но всем своим существом ощутил этот грозный призыв. Покрепче сжал в правой руке короткий, с отделанной серебром рукояткой меч, а в левой столь же крепко держал конец нити клубка. От отраженного эхом страшного рыка Минотавра стыла кровь. Судя по всему, зверь не должен был быть близко. Но, несмотря на это, Тесей продолжал путь по-прежнему осторожно, внимательно глядя по сторонам, медленно распутывая клубок, что вручила ему прекрасная Ариадна. Впереди лабиринт снова разветвлялся, один переход вел направо, другой налево. Сделав пару шагов вперед, Тесей повернул направо и тут же скрылся из глаз.

…Назиля, оглянувшись, посмотрела направо, а затем налево и поискала глазами парня, разносящего чай.

— Куда он делся? — спросила она, заботливо глянув на Салима. — Когда не был нужен — вырастал рядом, будто некстати пробившийся чертополох… а сейчас исчез.

Салим пожал плечами:

— Стоит нам привстать, тут же появится.

— Встаем. — Назиля приподнялась.

Чайханщик и правда вырос будто из-под земли, подошел к ним, стал торопливо прибирать со стола стаканы и блюдца. Даже, как бы между прочим, произнес бессмысленное и лицемерное — то, что в последнее время вошло в моду у городских торгашей:

— Будьте нашими гостями…

По телу Салима от этого пустозвонства пробежали мурашки, ничего не ответив, он бросил деньги на стол.

С дворика чайной они вышли на улицу, ведущую вниз. Было сумасшедшее время летнего зноя. Горячее солнце, словно кипящий казан, висело прямо над головой. Сидевший через пару столиков от них юноша в зеленой рубашке, оторвав глаза от ноутбука, лениво посмотрел им вслед.

— Взять и назло ему уйти не заплатив, он же, задыхаясь, побежит за нами… Я хорошо знаю таких. — Салим никак не мог смириться с подобным лицемерием.

— Не бери в голову…

— Я должен пойти в редакцию, — Салим, отведя взгляд, чуть не добавил «к сожалению».

— Я тоже ухожу. Загляну к себе в прокуратуру, затем, быть может, вернусь туда.

Многие годы занимаясь расследованием преступлений, Назиля превратила в привычку, вернее в стиль работы, обязательное посещение, даже когда не было видимой необходимости, места происшествия. Теперь труп, конечно же, увезли, но благодаря недавно изобретенному методу — робосенсора — в компьютер внесены все данные: отпечатки рук и обуви, улики, обнаруженные в комнатах, на веранде, даже на лестничной площадке. Назиля, размышляя, молча, в одиночестве пройдется по этой зловещей квартире, пытаясь осмыслить что-то, но что это за «что-то», сама не сможет понять. По обыкновению, подобные размышления дают результат. Ставя себя на место жертвы и преступника, окидывая взглядом самые потаенные уголки помещения, она внезапно определяла будто зазывающее ее горячее дыхание нужного направления. Назиля знала: главное — избрать четкое направление расследования. Если оно избрано верно, истина откроется сама по себе. Должна проясниться…

Прежде чем расстаться, стоя против друг друга, они оба еще раз попытались словно что-то вспомнить.

— До свидания. Встретимся.

— Встретимся. Если что-то прояснится.

— У меня есть телефон редакции. Я найду тебя. Ты не хочешь еще что-то сказать мне?

— Кто, я?

— Нет, я. Мне показалось, что ты хочешь что-то сказать мне. «Не забывай слово-код».

— Кажется, нет. А ты? «Если бы не было кодового слова…»

— Кажется… Мне тоже. Пока.

— Пока.

Расстались. Назиля повернула направо, Салим — налево.

Когда Назиля добралась до дома, где произошло преступление, начинало темнеть. Осенний вечер, несущий прохладу, скоро перейдет в ночь. Медленно, в полной темноте стала подниматься по крутым ступенькам. Утром, будучи здесь, она предусмотрительно взяла дополнительные ключи у усатого капитана, легко открыла дверь, вошла в квартиру.

Жилище было достаточно просторно. Войдя в квартиру, ты сразу оказывался на просторной застекленной веранде, чьи высокие окна глядели во двор. Из веранды можно было пройти в ванную и туалет в узком коридоре, а также непосредственно в гостиную с темно-розовой занавеской и дальше — в остальные комнаты и спальню. Молочница, пройдя гостиную, именно в спальне обнаружила труп. Но она клялась и божилась: голос хозяйки квартиры поначалу донесся из гостиной…

Назиля, размышляя, прошлась по гостиной. Во всю левую стену, за двумя окнами, веранда в длину комнаты.

Видимо, те, кто жил в этой квартире, основное время проводили именно на веранде. Впритык к подоконнику веранды на небольшом обеденном столике — два стакана, сахарница, пустая ваза из-под фруктов, две тарелки, две вилки. На одной из тарелок — подцепленный ножиком ломтик яблока. Само надрезанное яблоко лежало рядом с тарелкой. В стаканах — недопитый чай.

Она снова вернулась в комнату. Посреди гостиной — большой круглый обеденный стол, стулья, вдоль стены — сервант с различной посудой. Внимание Назили привлек брошенный на спинку дивана фиалкового цвета женский жакет. У нее имелся точно такой, того же цвета и размера. «Если кто-то видел и не взял его… Почему жакет должен остаться здесь? Он вроде не мог принадлежать убитой, не подошел бы на ее полное тело… Тогда чей же этот жакет? И молочнице не мог принадлежать, слишком „богато“ для нее. А среди оперативников, работавших здесь с утра, женщин не было. Ну ладно, как говорится, „ты не бил, а я не падал“. Так что же случилось?» Назиля поняла, что тут, вероятно, какая-то зацепка.

Внезапно будто острый скальпель вонзился в ее мозг. Она сама ужаснулась своему подозрению. Подняла жакет, вывернула наизнанку, поискала крючок. Один конец крючка был распорот. Сердце Назили, увидевшей это, было готово вырваться из груди.

…Всю оставшуюся часть дня Вагиф провел в редакции, в которой работал, готовя к печати второстепенные материалы. Внимание его было предельно рассеянно. Он все еще находился под воздействием «отрицательной энергии» сегодняшней встречи с Самирой. Он много слышал о ней, но прежде у них не было близкого общения. Знал, что, будучи женщиной, она тем не менее истинный профессионал своего дела, никогда не поступится истиной, обладает железной логикой, а то, что она к тому же привлекательна, это уже само собой.

От чего-то ему казалось, что он давно знает Самиру, но как и откуда — эта сторона вопроса была для него покрыта мраком.

Вагиф был уверен, что обязательно, сделав над собой усилие, вспомнит. Вспомнит, как вертящееся на языке, но упрямо не желающее вырваться, исключительно важное слово. Вспомнит, что его связывает с Самирой, отчего эта женщина вдруг показалась столь родной, отчего каждый ее жест, каждое ее слово он воспринимал как действия и речь человека, с которым близко знаком почти что целый век. Почему, почему, отчего?

Но главное было в другом. Уже долгое время он привязан к Дурдане, а она, как бы комфортно устроившись в его сознании, контролировала все, что было связано с Самирой, со всеми его размышлениями и мыслями в этом направлении.

Разумеется, Дурдане не станет ни о чем спрашивать. Ни одной фразой не покажет, что уловила перемену в его настроении в течение одного дня (это невозможно было не почувствовать). Для Дурдане существовали четкие границы. У нее как у женщины существовал непреложный принцип: мужчине — свое место, женщине — свое. Может, из-за подобных качеств эта не особо блещущая красотой девушка смогла покорить и сердце Вагифа, с которым работала многие годы. Да, покорила, ибо когда влюбленный в нее с первого дня, нет, часа, минуты, Вагиф открыл ей сердце, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Но при этом Дурдане не помнила, как в этот вечер она добралась домой и, хотя еще не было и восьми часов, разделась, юркнула в постель, до самого утра так и не сомкнула глаз — то плакала, то ее сердце стремительно билось от счастья и радости, то она уносилась с улыбкой на лице в море сладостных грез…