Антология современной азербайджанской литературы. Проза

Тогда мальчик открыл глаза, облегченно вздохнул, лег на спину, как любил спать, и лежал так, будто с него сняли тяжесть.

А когда женщина уже засыпала, как обычно, с мыслями о своей неудавшейся жизни, ей вдруг почудилось, что кто-то тихо, светло плачет.

Она очень утомилась, от плача, который почудился, ей, как это ни странно, стало легко и чуть грустно. Когда уже совсем засыпала, последнее, что промелькнуло краешком мысли в ее сознании, было: «Плач этот похож на мое будущее», — подумала она, вернее, почувствовала в неуловимый какой-то миг. Но так и не успела осознать, объяснить — почему, и заснула.

Камал Абдулла (род. 1950)

ЛАБИРИНТ

© Перевод А. Мустафазаде

Несколько полицейских, усадив на стул справа от входной двери квартиры, где произошло преступление, все еще не пришедшую в себя от страха полноватую женщину-молочницу, нависли над ее головой. Каждый со своей стороны неспешно, стараясь не перепугать ее еще больше, проводил дознание. Когда полицейские прибыли на место преступления, в квартире была только она. Тем не менее вопросы сыпались со всех сторон: «Имя, фамилия, чем занимаешься, где живешь, почему оказалась в этой квартире, откуда знаешь убитую хозяйку, кто твой муж, сколько у тебя детей…». Затем, как карусель, повторно: «Имя, фамилия…».

Молочница была без сил, пот лился с нее градом, но она даже не осмеливалась вытереть лицо и шею. Женщина не теряла сознания, но ей казалось, что она прощается с жизнью, а окружившие ее люди — это злые ангелы, расспрашивающие человека в загробной жизни. Следующий вопрос обязательно будет таков: «Скольких мух за свою жизнь ты прихлопнула?». Женщина ожидала с надеждой, но злые ангелы не зададут этот вопрос. Она была по-настоящему растеряна и, подобно тому, как слепой не выпускает из рук схваченное, словно малолетние зубрилы, задыхаясь, бубнила одно и то же: «Ей-богу, за свою жизнь я мухи не обидела. Ей-богу, не говорила… И не скажу, Аллах тому свидетель…». И ее полные мольбы, выпученные от страха глаза останавливались то на одном, то на другом злом ангеле.

…Они (то есть женщина и мужчина) внезапно столкнулись лицом к лицу на веранде квартиры, где произошло это страшное преступление, слева от входной двери, близко к месту, где шел допрос, и, словно из глубин души, сквозь боль, извернувшись, кто-то прошептал эти слова: «Внимательно приглядитесь, кажется, вы знаете друг друга…».

Доблестный Тесей и прекрасная Ариадна уже долгое время, стоя лицом к лицу на вершине высокой скалы, нависшей над берегом безымянного моря, где ветры резво гоняли волны, не могли оторвать глаз друг от друга. Прямо за этой устрашающей скалой, глядящей в самое море, на острове Крит высилась гора. Расщелина в этой горе, там, где она соединялась со скалой, словно чему-то удивленная, была входом в мрачную пещеру, ведущим прямо в сердцевину горы, в известную всем страшную пещеру. Тесей стоял спиной к ней. Когда взгляд Ариадны касался этой черной пустоты за спиной Тесея, от волнения ее сердце начинало биться еще сильней. Наступала минута расставания. Влюбленные прощались. Тесей, проводя чуть дрожащими пальцами по волосам Ариадны, рассыпанным ветром по ее лицу, сказал:

— Я полюбил прекрасную Ариадну.

— И я полюбила тебя, доблестный Тесей. И сколько бы времени ни понадобилось, я буду ждать здесь, когда ты выберешься из лабиринта.

Сердце Ариадны было готово вырваться из груди.

— Если этого пожелают боги, я вернусь. Вернусь, разматывая клубок нитей, что ты мне вручила.

— Я верю, что ты выйдешь победителем из этой битвы. Боги помогут тебе, Тесей. Тесей, Тесей… Ты одолеешь Минотавра. И не забывай слово, что ты мне дал. Это важное слово.

— Могу ли я забыть? Мы отплывем вдвоем от этого презренного острова. Ты станешь царевной в моей стране!

— Ах, доблестный Тесей… — Прекрасная Ариадна прижалась к Тесею.

Волны, грохоча, бились о подножье скалы, почти заглушая их последние слова…

— Это, разумеется, преступление.

— Нет, это самоубийство.

— Для самоубийства нужен повод. Ни у кого не может быть такого повода. Не может быть!

— Неправда, каждый человек может отыскать тысячу причин, поводов для самоубийства. И вся эта тысяча причин, сложившись в одну, главную, приведет к конкретному, реальному результату.

— Ты, как и прежде… Очень любишь спорить. Нисколько не изменился. Я не желаю спорить. Чуть погодя женщина взорвалась:

— Да разве может быть подобный повод?!

— И ты тоже. Ни капельку не переменилась. Только цвет твоих глаз… Будто стали отливать зеленоватым. — Мужчина явно уходил от разговора…

В этой небольшой чайхане, за древними стенами Девичьей Башни, окруженной приземистыми, но густо разросшимися деревьями (по справедливости их можно было принять и за кусты), сидели, медленно, небольшими глотками попивая чай, мужчина и женщина. Со стороны можно было предположить, что они ведут дружескую беседу. Они окидывали друг друга неспешными и ленивыми взглядами, затем отводили все тот же неспешный и ленивый взгляд в сторону, напоминая уставшую от докучливой — кто его знает, многолетней или нет — жизни семейную пару. Также казалось, что этот задумчивый, с мешками под глазами, с тронутыми сединой, редеющими волосами, жадно затягивающийся, втягивающий в себя дым сигареты так, будто это последняя сигарета в жизни, мужчина, устало оглядывающийся по сторонам, ничем не озабочен, просто, ожидая кого-то, заскучал, притомился.

Сидящая напротив ухоженная, кокетливо перекинувшая ногу на ногу женщина, часто поправляющая, подтягивающая подол чуть ли не прилипающего ко всему ее телу, ко всей ее фигуре модного платья, оставившего открытыми руки, с глубоким (более чем глубоким!) вырезом на груди, эта женщина (когда-то ее можно было даже назвать красивой) ищет подходящего момента, повода, чтоб встать и улизнуть. Но это только на первый взгляд. Чуть позже стало бы ясно, что это совсем не так. Сидевшему за столиком поодаль, вперившему взгляд в экран ноутбука, но время от времени незаметно, не привлекая внимания, поглядывавшему на эту пару очкастому юноше в зеленой рубашке внезапно все стало ясно.

И женщина, и мужчина словно одновременно почувствовали, что кто-то со стороны внимательно наблюдает за ними. Одна и та же мысль пронеслась у них в голове: «Почему я поступаю так?! Отчего я столь холодно разговариваю с этим человеком?! Ведь я все эти годы страстно мечтал (мечтала) об этой встрече. Разве не так?..»

— Да, это так.

— Это так…

Они и тут одновременно откликнулись на этот непроизнесенный вопрос. И оба вздрогнули от собственных торопливых, но не высказанных ответов. И даже слегка застыдились. На сей раз женщина, как бы вспомнив вдруг что-то, с наигранным кокетством спросила:

— Ты даже не рассказываешь, как ты, что ты? Чем занят?

— Зачем говорить, если не спрашивают. Так себе. Неплохо. А как ты, что делаешь ты? — Мужчина, казалось, тут же забыл свой вопрос. Отвернувшись, внимательно глянул на работающего за ноутбуком юношу в зеленой рубашке.

— Ну, я… — Женщина почти впала в отчаяние от равнодушия мужчины. — Что ты рассматриваешь? Послушай, давай хотя бы на это короткое время примем уговор.

— То есть?.. — Мужчина повернулся, посмотрел на нее.

Что-то определив для себя, женщина вдруг стала серьезной, на ее лице обозначилась решимость и твердость.

— Никаких «то есть», — сказала она. — Это дело уже связало нас. Какое-то время… мы обречены… видеть друг друга.

— Что ты хочешь…

— Хочу сказать, чтоб мы перестали играть. Ни ты, ни я не отступимся. Как говорится, сядем вкривь, но будем общаться ровно. Больше того, наверное, я смогу помочь тебе. Не так?!

— Да, это так.

Беспомощность, безысходность в голосе мужчины не сказались на женщине. Поддерживая свою решимость, она тут же ухватилась за его последнюю фразу.

— Предаем все забвению, впервые видимся с тобой. Договорились?