Дом, который построил Майк

А вот в какой жизни моя жена крутобёдрая упрекала меня в присущей старикам подчиненности великой Власти Воспоминаний? Не помню.

Не помню, сколько жён у меня было крутобёдрых в принципе.

Нет, не от жизни я устал, просто интерес к ней падает, - чувство вторичности притупляет эмоции, я постоянно ловлю себя на мысли о том, что всё это было, было. Вчера или позавчера, иль тысячу лет назад в другой жизни.

Неприятное чувство - будто тысячелетний старик заглянул в прошлое.

Кармические воплощения с дедушкой Сай Баба.

И еще я вот что думаю. Как я до сих то пор вообще не сдох. Как мы все вообще не сдохли?

Вот сколько мне? - не буду говорить, окей - скажем так - сколько нам всем?

Мы были детьми в шестьдесят пятых - семьдесят пятых, проще говоря, положа ногу на ногу - руку на сердце, (можно было б написать цифрами, как 65-75, но теряется весомость и значимость цифры). И ведь, правда, возвращаясь назад, трудно поверить, что мы еще живы.

Детьми мы ездили в авто, если таковые были у наших родителей, или друзей родителей, или в таксо, без ремней безопасности и воздушных подушек.

Проехаться в кузове разбитой в смерть полуторки соседа-алкаша дяди Лёни до заправки на горе, и не выпасть из кузова на ухабах было счастьем и событием недели.

Моя детская кроватка никогда не предполагала в себе функции защиты от падения на пол. У неё никогда не было ни спинок, ни боковинок. Ночные падения с неё были такими же частыми, как падения с громадного взрослого велосипеда дяди Николая, погибшего в Ташкенте, когда ты едешь в позе товарища Кваземодо - "под рамкой".

Мы пили воду не только из шланга садового участка, не только прямиком из речки-говнотечки, не задумываясь, сколько коров из колхозного стада справили своё грязное дело вверх по течению. Нет! Мы даже пили воду из луж, просто процеживая её через свои (дедушкины, то бишь) старые кепки, не понимая, что вода от этой фильтровки становиться только еще более инфицированной, так как кепка эта пришла еще от прадеда. И сколько горячего пота через неё прошло - один Бог знает своим великим Боговым умом.

Ужас-кошмар-какой-то-блядь.

Мы тратили часы, дни на конструирование наших машин (телег) из рухляди, с деревянными колёсами, скатывались на них с самых высоких холмов, только в самый последний момент, вспоминая, что совсем забыли, как тормозить, так как тормоза были совсем не предусмотрены. И только уже скатившись с гиканьем несколько раз, понимали, что кусты - это как раз и есть тормоза.

Мы уходили из дома рано утром, играли весь день до тех пор, пока не зажигались первые звезды на тоскливом небосводе, и никто не мешал нам и не искал нас. Мы были никому в это время не нужны. Мы предоставлялись самим себе.

Мы играли в футбол шнурованными мячами, которые невозможно было даже накачать, так жестка была кожа. Мы ложились под эти мячи, защищая ворота между двух берёз, и было больно, очень больно, очень.

Гудрон заменял нам жвачку. Мы увёртывались от мата дорожников, заливающих горячим гудроном асфальт разбитых улиц, и таскали лакомые кусочки из раскаленной печи, похожей на ту, из которой кормили голодных жителей Берлина наши воины в 1945-м победном году.

Мы ломали себе кости, рёбра, зубы и никто не думал даже подавать друг на друга в суд. Это расценивалось как обычный несчастный случай. Просто непруха. Никто никого не винил. Просто непруха.

Драки считались обычной дневной рутиной. Мы знали, как привыкать к синякам под глазами и ссадинам где только можно. Просто нужно привыкнуть.

Мы точно знали, что если во время игры в снежки у нас неожиданно пошла носом кровь, нужно просто приложить плотно скатанный снежок к своему носу, а другой снежок - к глазу того, по чьей вине это произошло.

Мы ели торты и пирожные, сделанные из толченого сахара с молоком и мукой третьего сорта, хлеб с маслом заменял нам дневной рацион, сладкая сахарная вода, взбитая углекислым газом, называемая "содовой" была деликатесом. Никто из нас не стал тучным жирняком и не думает о том, как сбросить сало, качая железяки.

Этой "содовой" мы делились с пятью-шестью друзьями из одной бутылки, и никто никогда не заболел, и не умер друг от друга.

У нас никогда не было Playstations, Nintendo, X-Boxes, video games at all, 99 каналов по кабелю, видиков, сэрраунд саунд, мобилок, компов, чат-румс на Интернэте... у нас просто были друзья. Мы просто выходили во двор, на улицу и сразу находили их.

Мы просто садились на велики, доезжали до знакомого подъезда, звонили в дверь или просто заходили без звонка, просто так, запросто поговорить с друзьями.

Как это только себе можно сейчас представить, Сара?

Без звонка! Без спроса родителей? В этом жестоком мире? Без охраны!

Всё что мы делали, висело потом на нас самих. Если мы нарушали закон, попадали в ментовки или в детские комнаты милиции, мы знали, что родители никогда не заступятся за нас. Иногда даже было спокойней сидеть в ментуре, чем возвращаться домой вообще.

Просто родители в то время были на с т о р о н е закона. Нет, скажите, ну можно это себе в голове представить!?

Если приходишь с улицы, и мама говорит, что одежда воняет табаком, то проще было сказать, что жгли с ребятами костёр. А дров не было, поэтому жгли табак.

Тем не менее, наше потерянное поколение умудрилось сотворить самых рисковых во всех областях цивилизованного, и не совсем сообщества, хъюманоидов.

За последние 30 лет человечество просто вздыбилось стремительным домкратом новых идей и свершений. Мы знаем, как побеждать и бороться с ошибками, начинать и бросать пить, курить, говорить правду себе и зеркалу.

Нас уважали не из-за денег!

Даже стоя на коленях, мы никому не кланялись!

Мы делали мир немного загадочнее!

Мы спасли мир от своей же угрозы!

Ты один из них, мой добрый соратник по борьбе?

ЭПИЛОГ

ВАНУА-ЛЭВУ

Это последние строки его дневника. Последние, перед тем как попасть в психушку в Йорк Дженерал Хоспитэл с устойчивой маниакальной депрессией. Последние, перед совсем последними в самолете Бостон - Лос-Анджелес.

В тот вечер, перед полётом в Сидней он просто весь светился от счастья, дурилка плюшевая. Все свои наряды примерял, чтобы последним обсосом не выглядеть перед Сборной, да перед, наверное, этой пресловутой Люськой. Попросил Серёгу Захарченко подбросить его до аэропорта, ведь денег даже на тачку не было. Мастер Карт эта его так и не пришла. Да вообще никогда не пришла. Кто ж такому кидарю деньги доверит. С одного счета на другой перебрасывать. Серёга с работы опоздал, но в принципе приехал вовремя. Мой то уже весь как на иголках был, места не находил, мотался из угла в угол как оглашенный. Но поехали вовремя. До Пирсона от нас минут двадцать ехать с хорошим таксистом. С плохим - тридцать.

Ну, поехали значит, поцеловал он даже меня перед дорогой, любовник сизоносый. Потом часа через четыре с половиной, ночью уже, приезжают назад оба пьяные вдупель. На четыреста первом хайвэе трак перевернулся, с какой то гадостью в цистерне. Гадость типа аммиака, только еще более токсичная. В трёх легковушках, на которые это говно вылилось от людей ничего не осталось. Водитель трака тоже кони задвинул. Одним словом пробка такая случилась, Москва отдыхай! Пока полицаи приехали, пока скорая с пожарными да какой-то еще службой очистки улиц от химикатов, из пробки той никакой возможности выбраться нельзя было. Ну, Мишка свои четыре, а не две, как задумывалось, бутылки портвейна и выжрал с Серёгой на двоих.

Когда понятно стало уже, что не успевают на рейс.

Всю ночь гужбанили, все запасы самодельного вина выпили, этого, как его - "Последняя жратва".

Плакал, конечно, не без этого.

Жалела я его, не без этого тоже.

Так второй день прошел под ту же пьяную дудку. Ну а как же, сколько можно уже на своих плечах все эти неурядицы Западной действительности переносить! Не за тем же сюда приехали, а за качественно новой жизнью! Правда!