Таинства любви (новеллы и беседы о любви)

Максим Суханов жил один в квартире, где жили вместе до приобретенья квартиры антикварной, со свободой холостяка, в загул пускаясь, словно в отместку шлюхе, взявшей в оборот студента, озабоченного сексом, сыгравшей роль невинности и жертвы, с поспешною женитьбой, - понесла!

И с олухом предстала перед крестным отцом, натешимся уж ею всласть. С приданым отпустил, чтоб муж затеял дочернью фирму, он и преуспел, трудясь, поди, как на галере раб.

Теперь Мария - гендиректор фирмы, принадлежащей Ксении, - наследство от крестного отца, - какая щедрость!

Что это означает, ясно всем. Сухановым попользовались просто, со всех сторон и гонят вон взашей!

Максим для объяснений заезжал домой; за спорами и ужином, когда без крика, мирно, вдруг Мария смолкала, пальцем призывала в спальню, наедине, без дочки, посчитаться, - с нахлынувшим волненьем как бороться, природа и привычка брали вверх, а трахнуться они всегда любили, - но это к примиренью не вело, скорее  возрастали стыд и злость. Она гнала его, он не остался б, чтоб ночью вдруг не задушить ее.

А ныне уж развод - вопрос решенный, да вот еще: когда бы ни приехал, здесь репетитор, а Мартына нет.

«Здесь чисто? - справился Максим при встрече с Мартыном. - Занимаются всерьез?»

«Ну да! Послушать, можно одуреть», - Мартын с цепочкой мата произнес.

«Да, Ксюша - умница. Что и Мария?» -

«Она-то учится и по-английски выпендривается не хуже Ксюши».

«А ночью?»

«Ночью я не знаю, дома я сплю. Меня же отпускают на ночь».

«А ты и рад! И кто же этот чертов... Ты разузнал? Не подсадная утка?»

«Нет, репетитор самый настоящий, ни Ксюше, ни Марии не спускает ни лени, ни заигрыванья с ним».

«А что они?»

«Обхаживают обе, в соперничество меж собой вступая. Известно, женщины, да все одни...»

«С Марией - ясно, юноша смазливый...»

«Но Ксения-то с ним играет вволю, в открытую, с подружками болтая по телефону, обсуждают тему, как репетитора ей соблазнить».

«Ну, хорошо. Пускай на нем свихнутся. А мы подумаем, как им помочь».

«О, нет, меня не впутывай, Максим!» - Мартын насупился, как бык, готовый, опасность чуя, броситься вперед.

В квартире двери все раскрыты настежь, и Ксения все слышала, когда хотела слышать разговоры старших, как ныне, с выясненьем отношений, всю подноготную узнаешь близких, а если то касается тебя, развесишь уши, можно и заснять, оставив краба невзначай, где надо.

«Все знают, ублажала ты его и после, выйдя замуж за меня...» - Отец твердит о крестном, ну, а мама: «Все, все, кроме тебя, сказать ты хочешь!»

     «Не смей ты издеваться надо мной!»

«Тебе же можно!»

«Черт!»

«Не чертыхайся. И лучше не касайся этой темы».

«Но, черт, с какой же стати завещал он фирму нашей дочери, ублюдок?»

«Чтоб ты не приложил к ней руку. Фирма - мое детище. Это справедливо. Уж верно, Бог  его надоумил!»

     «Ну да! А я сыграл роль Гавриила». -

     «На что пожаловаться можешь ты? Любила я тебя...»

«Еще бы! Лучше архангел Гавриил, чем Господь Бог, принявший вид голубки».

«Знаю я, о чем ты. «Гавриилиаду» в школе еще читала. Лучше эту тему тебе оставить».

«Лучше? Для кого? Я был уверен: Ксюша - дочь моя. Признайся!»

     «В чем должна признаться я?»

«Ты убедила босса при смерти, что Ксюша - дочь его, чтоб фирмой...».

«Ух ты!» - воскликнула Мария с восхищеньем.

     «Я угадал?!»

«Сказать бы мне, мол, да. Но лучше правда. Пусть все прояснится. Благополучье дочери всего дороже мне».

«Что это значит, черт?»

Меж тем у мамы с папой встал вопрос, хорошенькое дело, кто отец их дочери единственной, любимой, и спорам не было конца и ссорам, с вмешательством в слезах кричащей Ксюши.

«Тебе хотелось верить, ты и верил, что Ксюша - дочь твоя. Так было бы, когда б не эта фирма, с ней срослась душа моя, как с делом рук моих. Однажды шеф подъехал - на прощанье, ведь жить осталось считанные дни. Он знал, главою фирмы не оставят меня его наследники, что делать. А Ксения вертелась тут вокруг, скакала, прыгала, как понарошке, стараясь всех привлечь к своей особе. Он улыбался, глядя на нее... Я и сказала, пусть, мол, фирму ей оставит. Пальцем мне он: не шути! Уехал...».

«И оставил фирму Ксюше, решив, что от него ты понесла...»

     «При завещаньи экспертиза - все, как надо, Господь Бог надоумил».

«Со всех сторон меня ты обошла!»

     «Никто тебя не обходил, ты сам. увел от старика, затеял дело, что же, и загулял, в бандита превратился. Мы вынуждены жить с охранником!»

     «И с репетитором!»

«О, здесь для нас как раз отдушина. Его не трогай: ты головою отвечаешь, знай!»

«Но Ксюша - дочь моя, я спас бедняшку от матери ее и от убийцы, уверовавшего, ну, как же, в Бога. Я спас тебя, женившись по любви с опасностью для жизни...»

«Это знаю. Интеллигент, влюбившись в шлюху, слабость двойную выказал, - пришлось спасать из нас кого? С его-то благородством и восхищеньем женской красотой...»

«О чем ты говоришь?»

«Натешившись, меня б забыли, если б не явился влюбленный рыцарь, Дон-Кихот несчастный, я заложила душу дьяволу, чтобы его спасти, я стала шлюхой, какой он не встречал, я им играла, а он содействовал моей карьере, да и твоей... На что ты жалуешься?»

     «Ах, значит, все прекрасно, милая маркиза? Я обязан жизнью ей, гетере, сколочившей состоянье, и леди из гламурного журнала! Но только это пиррова победа. Дом на песке. Гламур и Голливуд».

Подвижность детская, прыжки, скаканья у Ксеньи чаще превращались в танцы, как на тусовках, или у шеста, в телодвиженья стриптизерш нарочно, ко смеху взрослых; опыт обретя, решилась репетитору представить игру со съемкою на видео.

А он, унять ее не в силах, вышел за дверь, она - за ним полуодета, смеясь тому, что обратила в бегство. Мария поняла, что приключилось, велела дочери пойти к себе и справилась у Жени, что в стриптизе он тоже разбирается? Откуда?

«Еще бы нет! - Евгений рассмеялся. - Сужу по впечатлениям своим... Да, я заглядывал в ночные клубы, по фильмам Голливуда все ясней, но больше я по женщинам сужу, как ходят все, одетые едва, ведь юбка укорочена иль блузка, полуоткрыты талия и груди; а в брюках, то в обтяжку - щеголяют, как обнаженные во всех движеньях, еще чуть-чуть и танец у шеста. Когда есть грация, то все прекрасно, или всего лишь шаржи и уродство».

     «А это вам уже не нравится?»

     «Я убежден, что красота не может, о, не должна она служить пороку, и даже оголяться, снисходя до низменных страстей, в чем нет отрады, как в войнах и убийствах, только стыд».

     «Вы правы совершенно. Я согласна. Вы, видно,  репетитор по призванью. Но где всего вы этого набрались? Вы даже за границей не бывали...»

«Я думаю, от матери моей, - заметил вдруг Евгений с грустью нежной. - Она была учительницей...»

     «Что? Была? Наверное, красивой очень...»

     «Нет слов. Я рос у бабушки, а мама жила в Москве. Ее я видел редко. И рано умерла, во что поверить мне трудно: ведь она всегда со мной, присутствие ее, как светлой гостьи в часы раздумий, ощущал всегда».

     «Как! И сейчас?»

«Поскольку думаю и говорю о ней сейчас я с вами».

     «А знаете, присутствие ее я тоже чувствую и зависть в сердце».

     «Есть нечто в женщинах красивых, то, что светится в их облике, в глазах, - сиянье красоты. То есть и в вас».