О нас троих

На самом деле надо было также понять, где взять деньги на поездку. Все мои сбережения пошли на ремонт дома, и не за все еще было заплачено.

— Моему маленькому почти пять, — сказала Мизия. — Он ведь на несколько месяцев младше Элеттрики? Им будет весело вместе! Вот увидишь, найдут чем заняться.

— Я очень скоро тебе отвечу, — сказал я, чтобы она не решила, что жизнь повязала меня по рукам и ногам. — Перезвоню на днях, обещаю.

— Я посылаю вам билеты, — сказала она. — Прямо сегодня. Заказываю на двадцать седьмое, и тогда вы встретите Рождество с вашими родными, мы — с нашими, а потом будем делать вместе что хотим.

— Нет, нет и нет, — запротестовал я, уже поддаваясь ее нежеланию ждать, не зная, когда же я перезвоню, и находясь в подвешенном состоянии. — Я сам куплю билеты, если мы решимся.

— Брось, — ответила она, — идея моя, так что билеты я вам вышлю. Но вы просто обязаны,приехать. Не можем же мы, Ливио, прожить еще целую жизнь, не видясь.

— Я поговорю с Паолой, и мы решим, — сказал я, но на самом деле все уже было решено: я так загорелся, что у меня даже сердце заболело.

Мизия резко сменила тон; и эту ее привычку я тоже отлично помнил.

— Ливио, так вы приедете, обещаешь?

— Обещаю, обещаю, — сказал я, не в силах устоять на месте.

Мизия поколебалась несколько секунд — так колеблется чуть-чуть неспокойное море.

— Значит, скоро увидимся, пока, — сказала она, вдруг оборвав разговор, как было ей свойственно.

Я опять подошел к окну: сухая ветвистая бузина, следы детских сапожек на снегу у кромки огорода. Я с удивлением подумал, что провел столько лет, годами не отъезжая от дома дальше, чем на несколько десятков километров; я не понимал, как такое могло случиться, как я мог забыть, или куда-то запрятать, или вообще утратить всякую любознательность, неугомонность, просто физическую потребность видеть что-то новое — что считал неотъемлемой частью себя самого, наравне с чертами лица или походкой. Я думал, кто тут виноват: я сам, или Паола, или дети, или сама жизнь; и правда ли, что мы все же взрослеем, или это просто эвфемизм, означающий, что возможности наши уже не те.

— Кто звонил? — крикнула мне снизу Паола.

— Мизия Мистрани, — крикнул я. — Мы летим к ней в Аргентину.

— Что-что? — крикнула Паола поверх звука включенного телевизора и голосов детей.

— Собираем чемоданы! — крикнул я. — Мы летим на другой конец света!

2

Многочасовой перелет, бесконечные вибрации, струйки воздуха, обдувающего лицо, — и вот все кончилось, и мы выходим в аэропорту Буэнос-Айреса: взгляды, жесты, голоса, табло, людские потоки — все кажется мне внове. Я отвык путешествовать, несмотря на все свои поездки в прошлом: после таможенного контроля, где заканчивалась выхолощенная по мировому стандарту ничейная территория и начиналась сама незнакомая страна, мне вдруг стало страшно. Я смотрел на Паолу, державшую за руку крохотного Веро, на Элеттрику, помогавшую толкать тележку с чемоданами, и изо всех сил старался держаться непринужденно, когда менял деньги и безнадежно пытался дозвониться до Мизии.

Давалось мне это непросто. Вокруг царил хаос: рекламные плакаты, объявления по громкоговорителю, атаки официальных и частных таксистов, перекупщиков валюты, гостиничных зазывал, разных продавцов и просто попрошаек, которые, мешая пройти, с криками «сеньор, сеньор» куда-то нас приглашали. Паола не отпускала от себя детей и старалась притянуть поближе багаж, и лицо у нее было такое напряженное, что я цепенел все больше и больше и поглядывал по сторонам, готовый отразить любое нападение и перехватить вора.

— Ради Бога, давай успокоимся, — сказал я Паоле. — Страна вполне цивилизованная.

— Я само спокойствие, — ответила Паола, — а ты, похоже, дергаешься.

— Ничего я не дергаюсь, — ответил я, злясь, что мы так долго сидели взаперти, отгородившись от мира сложившимися привычками, и в итоге просто потеряли всякую способность передвигаться.

Телефон Мизии был по-прежнему занят; нас взяли в плотное кольцо чужие взгляды, голоса и жесты.

— Попробуем выйти в город, — сказал я и с чувством, что семья — неподъемный груз, но бросить его я не могу, желая защитить ее и одновременно мучаясь, потащил к выходу тележку с чемоданами и Паолу с детьми на буксире.

Паола заметила крупного мужчину в униформе водителя, в руках он держал табличку с надписью «МОЛНАР».

— Это за нами? — предположила она.

— Не знаю. — Я уже потерял счет всему тому, за чем надо было следить.

Она подошла к мужчине, постучала пальцем по табличке.

— Мо-ли-на-ри, наверное?

Мужчина кивнул, но неопределенно, и показал на припаркованный снаружи, у тротуара, черный лимузин. Я спросил, кто послал его.

— «Транскарго», «Транскарго», — ответил он.

Но я был так напуган незнакомой реальностью, что разглядел в его глазах алчный блеск, какой и должен быть в глазах у того, кто охотится за наивными туристами: я так и видел, как он выкидывает нас на какой-нибудь глухой окраине, без чемоданов, денег, документов. Между тем он уже перехватил у нас тележку и принялся уверенно проталкивать ее к стеклянным дверям.

Паола нервно шла за ним, глядя то с острым недоверием, то с надеждой, что нас встречают по всем правилам; крохотный Веро продолжал канючить «Пить хочу», маленькая Элеттрика явно не понимала, что происходит.

— Спасибо, нам ничего не надо, до свидания, — сказал я водителю и попытался отобрать у него тележку.

Он сопротивлялся, но как-то вяло, зато был почти в два раза шире меня.

— Едем в отель, сеньор, в отель, — повторял он.

За стеклянными дверьми нас ждали по-летнему раскаленный воздух и ослепительное солнце, от чего ощущение, что подобные путешествия мне больше не по зубам, только усилилось. Мне казалось, что я должен совершить бросок в стан противника, а мои солдаты совершенно никуда не годятся, да и сам план действий представлялся мне смутным, непродуманным, нереальным, поэтому для начала я вцепился изо всех сил в тележку и закричал водителю: «Оставьте нас в покое, пожалуйста! Нам ничего не нужно! Вас явно послали не за нами! Мы никогда в жизни не ездили на лимузинах!»

Я так кричал, что водитель неожиданно сдался, отпустил тележку и только разочарованно смотрел, как я тащу чемоданы и семью в конец длинной очереди у остановки такси.

Мы стояли на жаре, вцепившись в наши чемоданы, охраняя нашу тележку, как танк и отражая атаки водителей. Паола возмущалась моим поведением.

— Какого черта ты истерики закатываешь? — сказала она, когда я спросил ее, в чем дело. — Ты же сам призывал нас успокоиться.

— А что, по-твоему, я должен был делать? — сказал я, снова почти перейдя на крик от отчаяния, что мне навязывают несвойственную мне роль. — Позволить ему завезти нас черт знает куда?

— Он показался мне хорошим человеком, — сказала Паола самым своим размеренным голосом. — И глаза у него добрые.

— Глаза у него бандитские, — почти прокричал я. — Видал я таких и распознавать их научился.

Я весь взмок, бока и спину покалывало от неуверенности, и то, что мы с Паолой совершенно перестали понимать друг друга, было невыносимо; я страшно злился на Мизию, которая получается, сорвала нас с места, вырвав из рождественского покоя нашего дома в ломбардской глуши только затем, чтобы в очередной раз толкнуть в пучину хаоса, страха и сомнений, как раз когда я совершенно к этому не был готов. В памяти всплывало, как она поправляет волосы, слушая собеседника, как пристально смотрит на то, что ей интересно, не обращая внимания на все остальное, и у меня, похоже, пропало всякое желание встречаться с ней после стольких лет разлуки.

— И что теперь прикажешь делать? — прокричал я Паоле. — Я не хочу один за все отвечать. Давай, решай ты, как скажешь, так и будет.

Элеттрика совсем расстроилась, Веро продолжал похныкивать.

— Не кричитак, — сказала мне Паола, — на нас все смотрят.