Здравствуй, племя младое, незнакомое!

– ... Его откачать пробовали, – рассказывал Николай, покусывая сухую травинку. – Не смогли. Он ведь с работы шел – на голодный желудок. Да столько времени не пил. Да и водка черт знает какая... Андрейка-то потом слезами ревел, перед Натальей на колени вставал, казнился. Ясно, что он смертного умысла не держал, по дури полную кружку подсунул. Да не воротишь... Наталья-то теперь все молчит. Как в воду окунули...

В остывающем осеннем небе еще ярко, лучисто светило солнце; в бесконечных нитках железнодорожных электропроводов таилась несбыточная мечта о необъятных пространствах; беспризорная пегая дворняжка бегала возле станции, попрошайничала у людей жалостливым взглядом. Николаю и Михаилу подходило время расставаться. Николаю надо было на проходящую электричку в город, а Михаил мог еще посидеть, да и нужно ему было посидеть, потому что его немного мутило от выпитой заупокойной водки.

Вскоре Николай, брат покойного Ивана, ушел. От него осталась только примятая трава вблизи березы, пустой шкалик из-под водки и следы на желтых песчаных прошлепинах тропки, которая извилисто белела на солнце. И все это: примятая трава, порожняя бутылка, следы на песке – были так беззащитны, так недолговечны и мимолетны по сравнению с негасимым солнечным светом.

Валерий Латынин

ЛАТЫНИН Валерий Анатольевич – поэт, прозаик, публицист. Потомственный донской казак. Закончил военное училище в Алма-Ате, работал военным журналистом, редактором. Один из инициаторов возрождения казачества. Полковник запаса. Автор поэтических и прозаических книг, вышедших в Москве и Красноярске: «Увольнение из детства», «Неотмирающие корни», «Казачья застава», «Черти и ангелы», «Чертополох», «Нестареющая боль» и др.

Член Союза писателей России. Живет в Красноярске.

НЕВЫДУМАННЫЕ РАССКАЗЫ

АПА

Свою семнадцатую весну я встречал в Казахстане. Заснеженный и коварный в зимнюю пору Курдайский перевал под жаркими лучами солнца быстро скинул ледяной панцирь, обильно затравел и зажег по южным склонам алые фонари тюльпанов. Такие большие и красивые мне прежде не доводилось видеть. Да и сами горы тоже. Синевато-зеленые предгорья, расшитые разноцветьем трав, голубые леса тяныпанской ели, альпийские луга, белые шапки нетающих ледников... Взор то и дело устремлялся на ближайшие к поселку отроги Киргизского хребта и неустанно блуждал там, как зачарованный турист или скалолаз. Я часами мог сидеть на каком-нибудь валуне и неотрывно смотреть на дивную гряду гор, дорисовывая в своем воображении красоты этого, неведомого мне царства природы.

Мой школьный приятель Миша Токарев, с которым мы уже успели пару раз поохотиться на кекликов – горных куропаток, добровольно вызвался быть моим гидом-краеведом и инструктором по горной подготовке. Он провел меня по окрестностям уранового карьера, рассказал таинственную историю о заброшенных золотодобывающих шахтах, показал ближайшие к поселку пещеры и горные озерца. Для меня – урожденного степняка, прожившего шестнадцать лет в донской станице, горы казались сказочно таинственными и оттого несказанно притягательными.

– Нравится? – спросил как-то Михаил, перехватив мой восхищенный взгляд.

– Угу, – кивнул я, – очень.

– Это еще только «присказка», а «сказка» за Кайташом. Там настоящая красотища: арчевые леса, голубые ели, горячие источники... Хочешь увидеть?

– Спрашиваешь...

Мы договорились очередную годовщину Победы отметить походом в горы с ночевкой. Сборы были недолги... Купили несколько банок консервов. Взяли с собой по солдатскому одеялу и по танковой куртке. Надели трикотажные спортивные костюмы, обули кеды. Прикрыли головы от солнца солдатскими панамами... Вот и все снаряжение.

Утром восьмого мая отправились на попутке в столицу соседней республики город Фрунзе, оттуда пригородным автобусом – в поселок Кайташ.

И вот он – исток мечты – подножие Киргизского хребта. До вершины – рукой достать, подняться на первый холм и...

Шли мы с небольшими привалами по едва заметной полевой дороге часов пять, а заветная вершина все не приближалась. За первым холмом оказался второй, потом третий, четвертый... Ноги в резиновой обувке взмокли, неприятно скользили внутри кед. Солнце нещадно прожаривало головы сквозь «сковородки» панам. Негде было укрыться от него даже во время отдыха. Местность в основном безлесая, с редкими кустами боярышника и колючими купами татарника или чертополоха, между которыми еще зеленели, удерживаясь за весеннюю землю когтистыми корнями, шары перекати-поля.

Под одним из кустов боярышника, на краю небольшого оврага, мы перекусили и немного прикорнули на своих вещмешках, разомлевшие от жары и пищи. Казалось, что проспали недолго, но солнышко успело подкатиться к белым вершинам гор, и, потеряв свой былой накал, не обдавало жаром, а будто красило предгорья золотистым настоем лучей. Воздух посвежел и – наполнился медовыми ароматами цветущего разнотравья.

– Надо торопиться, – сказал Михаил, – не успеем добраться до леса, останемся без дров. Замерзнем ночью. Да и вообще, без костра небезопасно ночевать.

Мы резво возобновили подъем. Но быстро сбили дыхание и невольно замедлили движение. Горы не любят попрыгунчиков. Здесь нужнее неторопливая основательность, расчетливость действий. У меня же вообще не было никакого альпинистского опыта, да и товарищ, как оказалось, больше слышал от других, чем испытал сам. Мы понуро тащились вверх по склону горы, уже почти не обращая внимания на окружающую природу, задавшись единственной целью – подняться к зарослям арчи до наступления темноты. В разлившихся сумерках не сразу увидели одинокую юрту и загон для скота. Просто нас неожиданно остановил женский крик: «Эй... эй, болалар, кель манда! Кель... кель...» [9] Навстречу торопилась женщина в белой национальной одежде.

Я ни одного слова не знал по-киргизски, поэтому вопрошающе посмотрел на напарника: «Чего она хочет?»

– Говорит, чтобы мы шли к ней, – пояснил Михаил, – наверное, что-то случилось и нужна помощь.

Немного запыхавшись от быстрой ходьбы, женщина подошла к нам и начала горячо что-то объяснять. Она не говорила по-русски. Во всяком случае, я не услышал ни одного знакомого слова, чтобы хоть догадаться о причине ее взволнованности.

Михаил напряженно всматривался в темные раскосые глаза незнакомки, вслушивался в ее речь, но по его растерянному взгляду было понятно, что и он ничего не может уразуметь в сбивчивом, скороговорном речитативе.

Киргизка первой поняла бесполезность слов и перешла на язык жестов. Она указала на юрту и махнула пригласительно рукой – «пошли туда». Заметив наше нерешительное топтание, добавила: «кель... кель...» и, ухватив меня за руку, потянула к своему кочевому жилищу. Я покорно подчинился ее настойчивости. Михаил молча шагал рядом, растягивая губы в недоуменной гримасе.

Женщине было лет около сорока. Невысокая. Гибкая в стане. С лицом и кистями рук шоколадного цвета. Ее загар еще больше подчеркивали белые одежды из домотканного холста – длиннополое платье, расширенное книзу и короткая жилетка. На ногах были мягкие черные сапожки, как мне показалось, без каблуков. Ее необычный наряд, чисто выстиранный, но не выглаженный (видимо, на ферме не было утюга) был удивительно по ней и выглядел нарядно и даже празднично, украшенный бусами из серебряных монеток в несколько рядов. На руках красовались серебряные браслеты, а в ушах – тяжелые серьги из того же металла.

– Керегез, [10] – пригласила женщина, распахивая полог юрты и отступая в сторону, – ошагыз, [11] – добавила она и завесила вход за нашими спинами.