Одиночество зверя (СИ)

— Ну, это всё неоднозначно, — решительно ответил Лёшка.

— Алексей, хватит тебе время впустую отбирать, — корректно осаживал его Худокормов. — Есть более интересные темы.

— Неоднозначно? — взвился Ладнов. — Вот, молодой человек, если бы я вам здесь представил бесспорные улики, это означало бы, что я стукач, а гэбисты целенаправленно стремятся опорочить Шантарского. Как вы себе представляете однозначные свидетельства?

— Не знаю. Убедительные. Он давал против кого-нибудь показания?

— Под протокол — разумеется, нет. На то он и стукач. Нужно всего лишь взять штурмом Лубянку, открыть архивы и почитать его доносы. Согласны принять участие?

— Подожду пока, — невежливо огрызнулся Лёшка, и взгляд его стал смущённо-неопределённым.

— От меня часто требуют доказательств, — напористо продолжал Ладнов, — но я не суд. Шантарский не сядет из-за моих обвинений, прав я или не прав. Более того, он не сядет, даже если в самом деле станут доступны документы КГБ, потому что не нарушал ни советские законы, ни даже российские. Он по-прежнему прав, он всё ещё герой, пламенный чекист с горячим сердцем и чистыми руками. Я уже вряд ли доживу, но ваше дело, молодёжь — сдвинуть наконец страну с мёртвой точки, превратить её из большой зоны в демократическое государство.

— Пытаемся по мере сил, — заметил Худокормов, — хотя и тяжело.

— Тяжело? Наверное. Но наши общие усилия не пропадают даром. Сейчас борцов в сотни раз больше, чем в советские времена. Кто знает — может, и в тысячи раз больше. Движение есть, как бы Покровский не стремился повернуть время вспять.

— Пётр Сергеевич, а как вы относитесь к Саранцеву? — спросил Худокормов.

Ладнов задумался на минутку и ответил медленно:

— Странный тип. Одно могу сказать: такого в истории России не бывало. Можно только провести с оговорками параллель с правлением Фёдора Иоанновича, за спиной которого стоял Борис Годунов. Очень условное сравнение, я не спорю, и неточное. Годунов ведь сел на трон после смерти царя Фёдора, а не усадил вместо себя. Впрочем, кажется, нашёл пример получше: Симеон Бекбулатович при Иване Грозном. Да, вот совершенно точная аналогия! Всесильный царь якобы отходит на скромную роль князя Московского, а самодержцем всея Руси якобы становится крещёный татарин. Товарищ генерал даже поленился придумать собственный ход конём, обошёлся примером почти пятивековой давности.

— Думаете, Саранцев — совершенно зависимая фигура?

— Разумеется. Как вы полагаете, зачем Покровскому унижаться перед бывшим подчинённым, если он не планирует вернуть себе престол? Мог бы постепенно отходить от власти, дирижировать парламентом с должности генсека «Единой России», но он почему-то предпочёл перед телекамерами рапортовать своему мальчику на побегушках о выполнении его поручений.

— Но зачем Саранцев согласился на смехотворную роль?

— Откуда мне знать? Возможно, прельстил внешний антураж. С ним ведь обращаются, как с настоящим президентом. Послы, визиты, договоры, переговоры. Здоровается за руку с сильными мира сего, да и, похоже, наслаждается ролью властелина человеческих судеб в России. А может быть, всё гораздо смешнее — принял игру всерьёз.

— Он ведь не со школьной скамьи в Кремль попал. Определённый опыт всё же накопил — причём, именно с Покровским.

— Да, под его, так сказать, десницей. Привык выполнять команды. Знаете анекдот о Веллингтоне? Он якобы после первого заседания своего правительства пришёл в недоумение: мол, я отдал министрам приказы, а они стали их обсуждать. Военный, тем более дослужившийся до генерала, не способен перекроить склад своей личности на демократический манер.

— Но Веллингтон, кажется, не считается ужасным премьером.

— Но и выдающихся достижений на политическом поприще у него нет. Тем более, мы говорим не о британском военачальнике начала позапрошлого века, а о советском генерале. У нас ведь в армии карьерный рост обеспечивается отрицательным отбором: чем больше полководческого таланта, тем меньше шансов на успех. В цене только готовность и способность угодить вышестоящему командованию. И не надо приводить в пример Эйзенхауэра. Тоже не великий президент США — сдал Корею, сдал Пауэрса. Политик не может позволить себе слабости, если не желает выйти в тираж.

— Но твёрдость обеих сторон конфликта может привести к глобальной катастрофе.

— Поскольку все это понимают, стоит только дилемма лобовой атаки в авиации — погибает первый, у кого сдадут нервы.

Грустные мысли овладели многими, но затем вошли несколько студентов, и Худокормов позвал их общему столу — подкрепиться перед отъездом.

— Как-то мне грустно стало, — призналась Наташа Лёшке, когда они отошли подальше от общей массы. — Чувство безысходности одолевает.

— Не журись, — беззаботно махнул тот рукой. — Ладнов вообще тяжёлый человек. Собственно, среди подпольщиков лёгкого человека найти трудно. Жизнь учит осторожности, осторожность требует подозрительности, и так далее, по нарастающей.

— А Шантарский обвиняет Ладнова в стукачестве?

— Насколько мне известно, он только пожимает плечами и улыбается со значением. Ладнова ведь трудно обвинить — он сидел, а Шантарский уехал. Каждый выбирает по себе. Если честно — в ситуации Ладнова я бы уехал. Мне кажется. В лагерь по доброй воле — выше моего понимания. Его нельзя не уважать, но и слушать долго — тоже невозможно. Хочется чем-нибудь развеселиться, порадоваться жизни, хоть какому-нибудь пустяку.

Они вновь занялись раскладкой немногих оставшихся книг — каждую разглядывали, перелистывали, Лёшка пускался в объяснения и комментарии, а Наташа критиковала его за безапелляционность и снобизм.

— Я просто предлагаю тебе своё видение, — отпирался он. — Почему я обязан со всеми соглашаться?

— Со всеми не соглашаться — тоже глупо. Сильно попахивает оппортунизмом.

— Ты очень легко разбрасываешься «измами». Ты можешь назвать человека, с которым ты согласна во всём, от и до?

Наташа едва не испугалась подвоха — не хочет ли Лёшка вывести её на разговор о Худокормове? Помолчала и хмуро подтвердила:

— Не могу. Нет ничего всеобщего, полностью правильного или ошибочного, обо всём можно спорить и подвергать сомнению любое слово любого человека.

— Ну что? Зато жить так гораздо интереснее. Представляешь, если бы всё было наоборот? Кто бы что бы ни сказал — сплошная железобетонная истина. Скучища!

Так они разговаривали ещё некоторое время, потом Худокормов бросил клич ко всем отъезжающим, в числе которых поименовал Наташу и Лёшку. С библиотекой они покончили, вымыли руки и пошли к выходу, едва не под ручку.

Глава 21

Оставшись в своём кабинете один, Саранцев посвятил некоторое время исполнению должностных обязанностей, потом пошёл в личные президентские апартаменты Сенатского дворца, принял душ и переоделся. Не оставляли мысли о предстоящей встрече с Аней — более, чем с Еленой Николаевной. После школы он не видел, не переписывался, не перезванивался, даже ничего о ней не слышал. А если бы знал о её переезде в Москву — разрушил бы ради неё свою жизнь или нет? Он давно женился на Ирине, у них давно есть дочь, Аня замужем, все они живут счастливо — неужели он взорвал бы Вселенную ради памяти о детских фантазиях?

Ответ не приходил. Авантюризма он за собой прежде не замечал. Наоборот, имел полезную привычку рассчитывать шаги и думать о последствиях. Правда, богатого опыта в романтических отношениях он не имел — Ирина оказалась его первым и единственным серьёзным увлечением. Даже вспомнить странно. Он никогда не думал о себе как о примерном мальчике, но вот один раз задумался, и самому грустно стало. Или смешно? Где его молодость, как он её растратил? И должна ли юность непременно наполняться любовными авантюрами? Зачем он несколько десятилетий помнит Корсунскую, если просто учился с ней в одном классе и даже руки её ни разу не коснулся? Вопросы множились, становились всё грустнее и принуждали задуматься ещё тягостней. Не стоило и начинать бесполезные размышления о безвозвратном.