Царь-дерево

Циньцинь дочитала письмо, обливаясь слезами.

Пережитое — это та необходимая основа, на которой зиждется представление человека об окружающей действительности. Лишь человек с богатым жизненным опытом обладает большой проницательностью и пониманием. После приезда на Луншаньскую стройку Циньцинь все больше и больше ощущала на себе тяготы жизни, а все, о чем рассказала мама в письме, еще более раскрыло ей глаза на то, как нелегка жизнь. Она пока еще не была в состоянии представить себе жизнь во всей ее переменчивости, однако все, что она вычитала из строк и между строк маминого письма, подсказывало ей, что с мамой что-то случилось.

— Чэнь Юй, — попросила она, всхлипывая, — дай мне почитать письмо, которое ты получил от мамы.

— Я уже сжег его, как она и велела.

— Ты… Ты знаешь, где сейчас мама?

— Она пишет, что в последнее время часто бывает в командировках и у нее нет постоянного адреса, — не смея глядеть в глаза Циньцинь, сказал Чэнь Юй.

— Вы с мамой обманываете меня! — сказала она, всхлипывая. — С ней определенно что-то случилось.

Не зная, что ответить, Чэнь Юй отвернулся и смахнул слезу.

Циньцинь не обманулась в своей догадке. Развернулась кампания по чистке классовых рядов, и в их квартире снова был обыск, во время которого обнаружили рукопись статьи отца Циньцинь «Лисао». Мать Циньцинь арестовали по обвинению в укрывательстве «документов, принадлежащих правому элементу и рассчитанных на использование их после реставрации старого режима». Прошло уже более двух месяцев, как ее лишили свободы. Все это она написала в письме Чэнь Юю, строжайше наказав ему пока не говорить об этом Циньцинь.

— Что это была за статья, за которую папу объявили правым элементом? — после минутного молчания спросила Циньцинь.

— Твой папа в 1958 году опубликовал статью «О «гордости» Ли Бо». — Горло Чэнь Юя перехватило. — В ней он привел две строчки из стихотворения Ли Бо «На память о посещении во сне Тяньлао»: «Как можно, угодничая, служить власть имущим и знатным, делая тем самым нашу жизнь безрадостной?!» Это навлекло на него беду. Его обвинили в том, что, рассуждая о гордой натуре Ли Бо, он обнажил собственную… контрреволюционную натуру.

Затяжной ливень превратил Луншаньские горы в груды разбухшей породы. Зал славы, врезанный в «месиво из плывуна и камней», похоже, готов был рухнуть в любой момент. С подпертого крепью свода там и сям текла вода, сыпался песок, падали камни, мелкая осыпь. В четырех верхних штреках проходка достигла тридцативосьмиметровой отметки. Оставалось пройти еще два метра. В штреке ударного отделения было уже пройдено тридцать восемь с половиной метров. Работавшее в ночную смену седьмое отделение всю смену так и не решилось пустить в дело отбойные молотки. Они беспрестанно убирали угрожающе нависшие камни, осыпь, ставили дополнительную крепь. Когда ударное отделение пришло заступать на смену, командир седьмого с тревогой сказал Пэн Шукую:

— Будь осторожнее! Грунт плывет и взрывных работ не выдержит. Чуть что — и все рухнет вместе с небом!

Пэн Шукуй остановил своих бойцов, пошел в штрек и внимательно осмотрел его. Отовсюду доносились звуки, сливавшиеся в угрожающую симфонию, — журчание сочащейся воды, стук падающих камней, скрип крепежных стоек. Согласно требованиям техники безопасности, продолжать работу в такой ситуации категорически запрещалось. Выйдя из штрека, он подозвал командиров трех других отделений и поговорил с ними. Оказалось, что и в других штреках положение было не лучше. Пэн Шукуй предложил временно прекратить работы. Усач с сомнением в голосе сказал:

— Наше отделение отстает от вашего на полметра.

— Что считаться с такой малостью! Случись что — все пойдет прахом. — Помолчав, Пэн Шукуй проникновенно добавил: — Мы не можем ставить ни во что жизнь наших бойцов!

Поразмыслив немного, Усач крикнул в сторону своего участка:

— Четвертое отделение, выйти из штрека!

Покинули свои штреки и другие отделения. Командиры пошли на командный пункт роты и доложили Инь Сюйшэну о создавшемся положении. Он, конечно, уже знал о состоянии дел и в этот момент как раз с беспокойством размышлял об этом. Убедившись, насколько опасна ситуация, он совсем растерялся.

— Оповестите роту о прекращении работ до особого распоряжения, — подумав некоторое время, нехотя сказал он.

После ухода командиров отделений он позвонил Цинь Хао. Тот в пожарном порядке приехал в расположение роты. В сопровождении и почетном окружении Инь Сюйшэна, Пэн Шукуя и нескольких пронырливых бойцов Цинь Хао осмотрел всю штольню. Вернувшись в расположение роты, он долго молчал. Опасность, нависшая над штреками, была настолько велика, что даже неспециалиста прошиб бы пот.

«Тридцать восемь метров, еще остается два метра…» — отметил про себя Цинь Хао. Искушение пройти два оставшихся метра было непреодолимо. Он закурил. В тайниках его души шла отчаянная борьба. Отступить — пойдут прахом все усилия, которые он вложил в это дело, он станет притчей во языцех, паче того — это повлечет за собой… Рискнуть пройти по острию ножа — дело не ограничится гибелью двух-трех человек, если что случится, а это опять-таки повлечет за собой… В то же время подземные сооружения даже в более слабых горных породах, защищенных бетоном, армированным стальными прутьями, становятся настолько прочными, что их не разрушишь никакими силами. Правильно! Нужно приказать роте бетонных работ, как только закончится проходка последних двух метров, срыть перемычки между штреками и быстро закрепить бетоном свод Зала славы. С помощью такой «успокоительной пилюли» будет стабилизирован весь боевой порядок. Выход из безнадежного положения, героическая победа над трудностями часто достигаются последним напряжением сил. Большой успех требует большого риска. У кого кишка тонка, тот не герой. Так было всегда, с глубокой древности. Разве циньский император Шихуан, не будь он дерзок, построил бы Великую стену, протянувшуюся с востока на запад на десять тысяч ли? Разве суйский император Янди построил бы Великий канал, связавший Север с Югом?

Всесторонне взвесив такой способ действий, Цинь Хао наконец принял решение: скачущей лошади не до помятой под копытами травы, мчащемуся поезду — не до камешков, летящих из-под колес! Он поднял голову и посмотрел на Инь Сюйшэна, надеясь найти в нем поддержку. Но тот совсем упал духом и еще больше согнулся в пояснице. Это несколько разозлило Цинь Хао, но вместе с тем, как у шулера, заметившего неуверенность в своем сопернике, вызвало мгновенное страстное желание действовать решительно. Сохраняя спокойствие в облике и голосе, он спросил:

— Политрук Инь, положение в Зале славы вызвано объективно сложившимися опасными условиями или субъективной нерешительностью?

Глядя в гипнотизирующие глаза Цинь Хао, Инь Сюйшэн был в полном смятении и не знал, что ответить.

— Постановка политики во главу угла — это самая суть всей сути, самый ключевой вопрос из всех ключевых вопросов. Я не понимаю, какое знамя несет ныне ваша первая рота, что для вас является основным звеном! — Голос Цинь Хао становился все строже. — Вам вручены на хранение золоченая кружка, которой пользовался замглавкома, кресло, на котором он сидел. При такой чести даже трус способен стать смелым! А вы? Где ваша вера в успех?! Где ваша отвага?!

Инь Сюйшэн, испуганно моргая, почтительно стоял перед Цинь Хао, затаив дыхание.

— Послушай, Инь, — пыхнув сигаретой, Цинь Хао смягчил тон, — я вовсе не толкаю тебя на отчаянный шаг. Что до отчаянности, то десяти таким, как ты, не сравниться с одним Пэн Шукуем. Ты политрук и должен понимать, как нужно в этой ситуации использовать лозунг «ставить политику во главу угла»!

Испуганный Инь Сюйшэн не переставая кивал головой.

— Ладно. У меня еще совещание в штабе дивизии. — Цинь Хао поднялся, выражение его лица было заметно мягче. — Жду от вас хороших вестей.