Вечное невозвращение

— Бог с ней, с закуской. — Иннокентий даже не почувствовал крепости водки, будто воду выпил. — Ты скажи, что мне теперь делать?

— Не знаю. Подожди, я в магазин сбегаю. Тебя надолго отпустили?

— Иди ты в задницу! Мы с тобой были у Лехи на дне рождения?

— Были.

— Вы легли спать, а я пошел прогуляться. Заснул на остановке, потом пришел домой — теща визжит, жена в обморок грохнулась. Может быть, вы договорились разыграть меня?

— С твоей тещей договоришься! Лехин день рождения справляли в прошлом месяце. Где ты был все это время?

— Нигде я не был. Полчаса покемарил на остановке, потом на кладбище.

— Где, где?

— На кладбище. Я через него решил к метро пройти. И часа два проспал на скамейке у могилы.

— Чьей могилы?

— Могила, правда, была моя, — потерянно отозвался Иннокентий.

— Ну вот, видишь.

— Видишь, видишь… А ты видел мертвецов, которые разговаривают и водку стаканами глушат?

— Сейчас такая жизнь пошла, что все можно увидеть.

Иннокентий махнул рукой и пошел к двери.

— Да ты не обижайся” — кричал ему вслед Павел, когда он спускался по лестнице. — Я же тебя хоронил, даже в могилу гроб помогал опускать!

…Билет ему продали без документа: кассирша поверила, что он свои паспортные данные помнит наизусть. Он отказался от постели, положил под голову свернутый матрас и долго не мог заснуть, слушая стук колес и снова и снова проигрывая по минутам вчерашний день и сегодняшнее утро.

“Может быть, я действительно умер, и все, что со мной происходило после того, как я якобы очнулся на кладбище, — это и есть смерть? Может быть, то, что происходит после смерти, так же реально, как и то, что было до нее? Напрасно я так её боялся, ничего страшного в ней нет”.

Ему показалось, он помнит: все, что видел сегодня, после того, как проснулся на кладбище, было как бы подернуто дымкой, как бывает в кино, когда пытаются изобразить воспоминания героя, изобразить нереальное.

“А может быть, я не полностью умер и хожу по земле, пугаю людей?” — Ему вспомнилось серое лицо жены, ее обморок, и на душе стало тоскливо и жутко.

“Вдруг произошел какой-то сдвиг в мировом порядке? Я раздвоился, провалился в другое измерение, а мой двойник умер, его похоронили, а потом все вернулось в прежнее положение. И я вернулся”.

Но все-таки первый и второй варианты казались ему более правдоподобными, потому что в случае третьего мир или Бог, оказались бы слишком жестокими и злонамеренными, что маловероятно. Мешало только серое лицо жены.

“Скорее всего, я еще не полностью умер, осталась память о прошлой жизни, но постепенно все забудется, сотрется, исчезнут боль и тоска, останется только тихая и спокойная радость”.

Потом он заснул, и снились ему жена с дочкой, которые провожали его на вокзале: он куда-то уезжал надолго, чуть ли не навсегда, и дочка громко навзрыд плакала, а он старался ее утешить. Проснулся он с мокрыми от слез щеками.

Поезд приходил в Смоленск чуть свет.

“Опять придется будить людей, и опять они до смерти перепугаются. Впрочем, Юра, наверное, уже не будет спать”.

Юра жил в пригороде, тащиться туда от вокзала на раздолбанном автобусе нужно было очень долго.

Его старый и самый любимый друг действительно не спал, а ковырялся у себя в огороде. Услышав стук калитки, он поднял руку к глазам и долго вглядывался в Иннокентия.

— Иннокентий, ты, что ли? — наконец крикнул он. — Вот ведь сволочи!

— Ты про кого?

— Про вас. Я сразу понял, что решили разыграть, когда о твоей смерти телеграмму получил. Небось, грандиозную пьянку устроили, только меня вам не хватало?

— Почему ж не приехал, а вдруг я правда помер?

— Нет, я чувствовал, что живой и здоровый. И ехать мне было некогда, дел много. И потом, я звонил тебе несколько раз, никто не брал трубку — значит, все в порядке.

— Странная у тебя логика!

— Ладно, пошли в дом, завтракать пора.

Пока они ели, Иннокентий рассказал подробно и обстоятельно обо всем, что с ним случилось за последние двое суток.

— Теперь я не знаю, что делать, — закончил он. — Надеялся, что ты в мою смерть не поверишь. И на похоронах моих ты не был. Поэтому я и приехал.

— В это невозможно поверить. Ты действительно не валяешь дурака и не разыгрываешь меня? Поклянись своей дочерью! — вдруг, рассвирепев, закричал Юрий.

— Клянусь!

— Как же так? Ведь я ничего не почувствовал!

— Значит, я не умер по-настоящему.

Юра вдруг встал и вышел в сад. Иннокентий видел, как он ходит по дорожке, от дома к кухне, и все время взволнованно курит. Наконец Юра вернулся в дом.

— Знаешь, я тебе не верю. Но даже если допустить, что ты говоришь правду, то мне кажется, что тогда тебе сильно повезло! — провозгласил он с порога.

— Ты думаешь?

— Ну конечно! Ты в какой-то временной сдвиг попал и умер для всего остального мира. И больше никому и ничем не обязан. Ты можешь просто пойти, лечь под березу и, раскинув руки, напевать: “Вы шумите, шумите, надо мною березы…”

— Сейчас пойду. Где тут у тебя березы?

— Я серьезно, чудак! Ты ведь живой, еще молод и можешь начать все сначала, с чистого листа.

— У меня жена, теща. Они меня видели.

— Все забудется. Мало ли какие кошмары выкидывает наша психика. Особенно после таких стрессов, как похороны. И потом, вы ведь все равно собирались с Людой разводиться. Два года об этом говоришь. Подумай, какой прекрасный шанс дает тебе твоя смерть.

— Ну да, алименты платить не надо.

— При чем здесь алименты. Твоей дочери на днях восемнадцать. Ты и потом будешь ей помогать.

— С того света? Хорошо, я подумаю, — Иннокентий поднялся из-за стола.

— Конечно, подумай, а сейчас пошли картошку окучивать. Заодно развеешься.

Они работали до обеда. Поев, Иннокентий вздремнул часок и, когда Юрий снова позвал его работать, отказался: с непривычки сильно болели руки.

— Нашел себе батрака! Нигде не написано, что после смерти надо целыми днями вкалывать. Пойду лучше прогуляюсь.

— Куда это ты прогуляешься?

— Помнишь, ты мне как-то писал, что недалеко Настя живет? Мы уже лет пятнадцать не виделись. Схожу, повидаюсь.

— Как выйдешь за калитку, иди направо до угла, потом третья улица, параллельная моей, называется “Третья Продольная”, дом номер пятнадцать.

Иннокентий шел узенькой тенистой улочкой, солнце уже клонилось к закату, но было по-прежнему жарко — ни малейшего дуновения, все как будто застыло. Он позавидовал людям, живущим в этих маленьких домиках за густыми зарослями: у них, вероятно, совсем другое чувство времени, а может быть для них времени вообще нет, может быть, они живут в вечности, никогда не умирают и никогда не рождаются, все же эти крестины, свадьбы и похороны — только видимость. Живут, как деревья, как трава — разве деревья и трава умирают? Они только меняются местами: отжившее уступает место новому, но новое ничем от отжившего не отличается. Смерть появляется лишь в большом городе, где деревья и трава искусственные, а человек, оторван от земли, утратив связь с бессмертным человечеством, в одиночестве стоит перед пугающей его бездной Вселенной.

“Но, в конце концов, только смерть и пробуждает в человеке человека, как утверждали древние. И возможно, мне здорово повезло, ибо только сейчас для меня откроется многое из того, чего я не знал, о чем даже не догадывался. Это ведь только кажется, что вокруг все знакомо, обыденно и скучно. А на самом деле все полно непостижимыми тайнами, полно волшебным очарованием, как эти ветви яблонь, что гладят листьями мое лицо, и странные фиолетовые цветы, мерцающие за забором”.

Так, философствуя, он шел довольно долго, и тут кто-то сказал ему в самое ухо:

— Привет, Артур!

Он поднял глаза и увидел женщину. Она стояла, положив руки на калитку, и улыбалась ему. Посмотрев на номер дома за ее плечом, он решил, что это и есть Настя, к которой он шел. В студенческие годы она всегда называла его Артуром, по имени древнего короля, а он всегда протестовал.