Вечное невозвращение

— Ребята! Как я вас всех люблю! Если бы я был женщиной, я бы за всех вас вышел замуж, — говорил он, открывая глаза. — А если бы вы были женщинами, я бы на всех вас женился. Или нет. Пожалуй, я бы вас удочерил.

— Да я тебя старше на восемь лет, — сказал кто-то из табачного дыма.

— Ну и что, все равно бы удочерил.

Наконец все стали укладываться спать — на диване, на раскладушке, прямо на ковре. Иннокентий встал и бодрым шагом, стараясь идти по струнке, двинулся в прихожую.

— Ты куда? — окликнул его хозяин.

— Пойду, скоро метро откроется.

— Ложись спать, дура! Заметут в милицию.

Иннокентий немного покачался на пороге.

— Нет, пойду, хочется прогуляться, я давно так рано не гулял, — и решительно вышел на лестницу.

На улице он вспомнил, что до метро идти довольно далеко, и силы свои он явно не рассчитал. Решил подождать трамвая. Сел на лавочку на остановке и стал слегка раскачиваться, будто убаюкивая себя. И действительно задремал. Минут через двадцать пришлось вставать, потому что сильно замерз. Трамвая все не было.

“Пойду через кладбище, почти наполовину срежу. Уже совсем светло, и привидения, наверное, улеглись спать”.

Деревья на кладбище подсвечивались встававшим солнцем, но внизу под ними густой шапкой лежал туман, только верхушки памятников и крестов торчали поверх. Пока Иннокентий шел, ему казалось, что они тоже движутся вместе с ним. Все это было неприятно, он уже жалел, что пошел сюда. К тому же увидел большое, черное на фоне тумана толстое дерево, которое тоже шло, но не с ним, а приближалось к нему. Это было совсем неприятно. Он закрыл глаза, постоял, чувствуя поднимавшуюся со дна желудка тошноту, а когда открыл — дерево стояло. Однако, как только Иннокентий пошел, оно вновь стало приближаться. Тогда он побежал, влево от главной просеки, по которой шел — побежал не оглядываясь, сильно качаясь; запнувшись за могильную решетку, упал, долго поднимался, наконец решил оглянуться. Никакого дерева не было.

— Отстало, зараза, — тихо сказал Иннокентий. Решил опять вернуться на просеку, но кругом были только решетки могильных оград, без малейшего просвета. Он кинулся влево, вправо — кругом одни решетки. Непонятно было, как он сюда попал. Иннокентий уже начал слегка паниковать, как будто кто-то невидимый специально окружил его решетками и он теперь как в клетке. Решил перелезать все подряд, но тут обнаружил узенький проход. Выйдя на просеку, Иннокентий увидел: туман стремительно редеет, от него уже почти ничего не осталось, только отдельные клочки висели на кустах. Почувствовав, что больше идти не может, Иннокентий сел на аккуратную скамеечку у могилы и закрыл глаза. И сейчас же все закрутилось, замелькало: чьи-то лица, предметы, даже целые периоды его жизни, свернутые и упакованные, иногда проносились мимо, иногда наваливались на него огромным, тяжким грузом. Он попытался открыть глаза, вырваться из этой круговерти, но не смог. Все закрутилось еще быстрее, словно всасывая его в большую воронку. На миг прямо перед ним остановился конь, его большие коричневые глаза навыкате смотрели печально.

— Ты кто? — прошептал Иннокентий.

— Я Карл Карлович Карлсруэ, — грустно сказал конь и умчался дальше.

…Проснулся Иннокентий от того, что солнце сильно нагрело лицо. На часах было пять.

“Сейчас пойду. Интересно все же, кто это меня приютил?”

Он сфокусировал глаза на надписи на надписи, что была на деревянной доске свежей могилы, но когда прочел, буквы вдруг перестали расплываться и выступили четко и строго:

Николаев Иннокентий Павлович

5.10. 1950 — 6.06.2000

— Надо же, — вслух сказал он, — полный тезка, даже родились мы в один год.

И вдруг он почувствовал, что трезвеет: с фотографии над надписью на него смотрело его собственное лицо.

— Мать честная! Это же моя могила! И место хорошее! Неужели это розыгрыш? Но кому такое по силам? А может быть, я правда умер и не заметил этого?

Он стал вспоминать прошедшие дни, потом вчерашний вечер — на какое-то мгновение ему показалось, что был какой-то провал: то ли он заснул, то ли как-то выпал из существования, но появилось тоскливое чувство, словно он заглянул в какую-то бездонную страшную пропасть, куда нельзя смотреть, иначе обязательно свалишься, затянет тебя. Может быть, он тогда умер, его похоронили, а сейчас он вылез из своей могилы, поскольку умер не по-настоящему — заснул летаргическим сном.

“Не похоронили же они меня в этом костюме?” — Но потом он сообразил, что это его единственный приличный костюм и уж если хоронить, то только в нем.

“Но если вылезал из могилы, то костюм должен быть грязным. А тут — ни одного пятнышка. Вот только на колене — это вчерашняя селедка. Тьфу, чертовщина!”

Иннокентий вскочил, два раза обошел вокруг могилы, и она снова ему понравилась — аккуратный такой холмик.

— Возможно, существует еще один Иннокентий Иванович, мой двойник. Мы в одном году родились, только вот я жив, а он уже умер. — Н он тут же решил, что это слишком простое объяснение. Не иначе, все это какой-то дьявольский розыгрыш.

Ключей в карманах костюма он не нашел и долго колебался — звонить в такую рань или еще погулять, потом решился.

Дверь открыла теща и, увидев его, страшно, пронзительно завизжала, а потом бросилась в туалет. Он услышал, как она судорожно пытается закрыть щеколду.

— Во очумела? — сказал он выглянувшей из спальни жене. Потом заметив, что у нее серое, почти слившееся с халатом лицо, спросил:

— Что у вас тут случилось?

Жена медленно осела по стенке, не отрывая от него огромных, страшных глаз.

— Ты кто? — выдавила она наконец.

— Я, конечно, здорово вчера набрался, — возмутился Иннокентий, думая про свое помятое лицо, — но не до такой же степени, чтобы родная жена не узнавала!

— Ты же умер! — сказала она и потеряла сознание.

Иннокентию стало страшно. Он постоял немного, слушая, как теща скулит в туалете, хотел было заглянуть в комнату дочери, но не решился и бросился вон из квартиры.

— “Значит, все-таки умер”, — думал он, сбегая по лестнице. Все вдруг стало зыбким, нереальным, как в дурном сне. Он бежал и думал, что нужно за что-то зацепиться и выскочить из этого кошмара, иначе его психика не выдержит.

Навстречу попалась соседка сверху.

— Здравствуйте, Евгения Ивановна!

— Привет, Кеша! Куда это ты в такую рань?

— В парк. Пробежаться надо.

“Нет, все-таки не умер!” Он выбежал во двор и увидел, что соседка смотрит на него из окна подъезда широко раскрытыми глазами.

Он долго не отрывал палец от кнопки звонка, пока не услышал, как Павел ругается за дверью, возясь с замком. Едва он открыл, — Иннокентий буквально внес его в квартиру. Павел, матерясь и негодуя на наглецов, которые добрым людям не дают спать по воскресеньям, пошел на кухню. У Иннокентия отлегло от сердца.

— Извини, друг, очень срочное дело!

— Наверное срочное, раз тебя отпустили. Как там вообще жизнь?

— Где там?

— На том свете. — Павел достал из холодильника бутылку и стал разливать в грязные, захватанные стаканы на столе.

— Ты так говоришь, будто к тебе каждый день с того света приходят.

— А чего тут удивляться, я ко всему привык. — Он продолжал разливать водку, прищурив один глаз, и тут Иннокентий увидел, как у него дрожат руки.

— Ага, испугался, значит! Руки-то дрожат.

— Да нет, мы вчера собирались, я еще и не протрезвел полностью.

— Но ведь я вчера с вами был! — обрадовался Иннокентий.

— Был, конечно, — слегка смутился Павел, — но как-то так, незримо. Витал вокруг.

— Почему это я витал?

— Мы же на твои сороковины собирались.

— Сорок дней! Этого не может быть! Ты видишь, что я живой. Это какая-то чушь, мне кажется, я схожу с ума.

— Это скорее мне кажется. Но выглядишь ты, правда, прекрасно, морда только немного помятая. Ну-ка выпей, посмотрим, какой ты живой.

Иннокентий залпом осушил полстакана.

— Может, и правда живой. Извини, закусить у меня нечем.