Рассказы (ЛП)

— Один дуро две песеты… Всего семь песет. Не густо.

Толстый посмотрел на юношу с любопытством:

— И из-за этого ты столько кривлялся? — Он застегнул пиджак, поднял воротник и зло плюнул.

— А теперь убирайся. — Он повернулся к девушке и коснулся кончиками пальцев козырька своей кепки: — Мы вас немножко проводим, вы не против, принцесса? С нами вам будет спокойнее. Не желаете ли снять маску? Нет? Ну, как хотите.

Они шли по обеим сторонам от девушки. Юноша плелся позади. В воздухе опять запахло дождем. У него болела щека, на глаза навернулись слезы.

— Может, оставите мне хотя бы несколько песет? — спросила девушка. — Чтобы доехать до дома на такси. У вас все отлично получается, но на этот раз вы, по-моему, перестарались… оставить девушку без гроша…

— Может, она права? — спросил низенький.

— Не будь романтиком, Габриэль. Думай лучше о бифштексе.

Они вышли на Диагональ.

— Ладно. Дальше нам не по пути. Если тебе понадобится более подходящая компания, возвращайся. С этим слюнтяем ничего путного не выйдет.

Она подождала, чтобы они ушли. Вскоре приятели скрылись за углом: поднятые воротники, кепки, надвинутые на глаза. Девушка подошла к юноше, понуро стоявшему чуть в стороне:

— Ну и дела!..

Он не ответил. Глаза его помутнели, мокрый костюм был заляпан грязью. Больше она с ним не заговаривала. Ветер улегся, стояла мягкая, бархатная ночь. Они молча брели между двумя рядами платанов. Пасейч де Грасиа переливался огнями. Силуэты деревьев смутно чернели вдоль тротуара. Темный и мягкий, как замша, асфальт, покрытый мусором и увядшими цветами, влажно блестел, отражая разноцветные уличные огни. С деревьев и балконов свисали пестрые ленты серпантина. С ветвей все еще падали редкие капли. Вот и все, что осталось от праздника. Изредка проезжали машины, в которых виднелись люди в карнавальных костюмах, сонные и усталые в этот поздний час.

— Почему ты такой печальный?

Затянувшееся молчание ее угнетало. Он ответил глухо, подавленно:

— Я не печальный. Все гораздо серьезнее. Понимаете, мне хотелось, чтобы эта ночь была именно такой!.. Не знаю, поймете вы или нет. На самом деле я никогда не буду путешествовать. И не умею писать стихи. И нигде я не учусь. Учился когда-то, а сейчас работаю. У меня младший братишка, вот и приходится вкалывать. Теперь вы все обо мне знаете. И еще вы видели, как глупо я себя вел, какого свалял дурака…

Внезапно она почувствовала огромную жалость. Как будто тайно дремавшая где-то в груди боль прорвалась наружу, подкатила к горлу и сжалась в жгучий комок. Она остановилась и пристально смотрела на юношу: ей казалось, что внимательный нежный взгляд ободрит и успокоит его. Она медленно сняла маску и положила на стоявшую рядом скамейку. У юноши перехватило дыхание: «Как она похожа на ангела», — подумал он.

— Ух ты! Мне на нос упала капля!

Ее тяготил лихорадочный восторг, с которым он смотрел на нее. Казалось, он вдруг утратил представление о том, где они, который теперь час; словно единственное, что существовало в мире — это ее смущенная улыбка, ее агатовые глаза, ее небрежно спадавшие на плечи мягкие золотистые волосы, которые, должно быть, пахли весенним лугом. «Наверное, он думает, что я теперь всегда буду смеяться над ним, вспоминая эту ночь и этих двоих… До скончания веков», — подумала она.

Они и не заметили, что идут дальше; на них медленно надвигались дома, деревья плавно отступали назад, и на смену одним неумолимо и грозно вставали другие.

— Ох! Я потеряла цветы… — Она остановилась в растерянности. — Наверно, забыла в подъезде, когда мы играли… или те двое… — Она умолкла, спохватившись, что напомнила ему о досадном приключении, которое так его ранило, и прикусила губу. Ей было очень обидно, что она потеряла цветы. Она бы их положила в какую-нибудь тяжелую книгу, и потом, стоило только раскрыть ее, как они — высохшие, словно бумага, и потерявшие запах и всякое сходство с гардениями — неизменно возвращали бы ей синеватый цвет ночи, шепот ветра, ее восемнадцать лет, которые она уже чувствовала, что теряет.

— Цветы? Да не расстраивайся ты так… — Прошло мгновение, он улыбнулся, расправил плечи и добавил: — Забудь о них.

Девушка смотрела на него и молчала. Она помедлила и потянулась к нему, словно собираясь взять его за руку.

— Не знаю, почему ты так расстроился из-за этого пустого случая. Такое может произойти с каждым. Дело все в том, что я была рядом, я сбила тебя с толку, без меня ты вел бы себя совсем по-другому… Кстати, ты мне все о себе рассказал, и теперь должен кое-что узнать про меня.

Голос ее звучал странно; казалось, начать рассказ стоило ей немалых усилий.

— Никакого любовника у меня нет. И я никогда не была влюблена. Все эти дружки моего брата, которые обращали на меня внимание, казались мне… Не знаю, как это объяснить… Трудно передать то, о чем думаешь… или что чувствуешь. Короче говоря, все юноши, которым я нравилась, были мне совершенно безразличны. Наверное, мне не нравятся молодые, а взрослые мужчины меня немного пугают. Иногда мне кажется, что у меня какая-то странная болезнь, потому что мне хорошо, когда я одна, в моей комнате, среди моих книг, размышлений. Ох, эти мои мысли и мечты — сплошная чушь, честное слово; я не отношусь к ним серьезно. Не знаю, почему я сбежала с танцев. Я пришла туда с братом и его невестой. Нехорошо так говорить, но мне не нравится, что брат завел себе девушку. Мы были самые лучшие друзья на свете. Самые счастливые в мире брат и сестра… И то, что у меня больное сердце, тоже неправда. Оно иногда очень громко стучит. Но это оттого, что… Я не найду человека, который мог бы заменить мне брата. Ты и представить не можешь, чем он для меня был.

Он чувствовал печаль, которая нарастала где-то в глубине его существа. Чего бы он только не отдал, чтобы заменить ей брата!

— …и когда я увидела, как он с ней танцует, я почувствовала себя страшно одинокой. Мне ужасно захотелось вернуться домой, достать наши детские фотографии и смотреть их одну за другой, чтобы снова очутиться в тех местах, где нас фотографировали… А вот в Париж я действительно еду; но я туда еду потому, что мой отец — француз, и он подписал контракт на три года. Он инженер. Будет строить во Франции плотину. В Париже мы будем проездом, а потом остановимся в унылом крошечном городишке, и однажды… однажды, рано или поздно, я выйду замуж за человека, который будет похож на моего отца… и мне будет казаться, что он такой от рождения: большой, взрослый, толстый… — Она улыбнулась.

Где-то трижды ударил колокол; его протяжный звон плыл по воздуху медленно, печально. Небо было прозрачным, умытые звезды сияли, как брильянты. Деревья сладковато пахли студеной водой.

— …и это будет брак на всю жизнь. А может быть, я буду воспитывать детей моего брата, когда они приедут к нам на лето, — она глубоко вздохнула, захваченная колдовством глубокой ночи. — Я выйду замуж не по любви. И не по расчету. А может, и по тому и по другому одновременно. У меня будет чистый дом, на кухне — горшочки с вареньем и консервы, которые я сама буду заготавливать на зиму. Высокие шкафы с выглаженной опрятной одеждой. А если родятся дети, у них будет все, что есть у меня: очаг зимой, синее море летом… Короче, Титания на кухне со сковородкой.

Она устало улыбнулась и вдруг рассмеялась звонко и беззаботно.

— Сегодня ночью, когда я тебя встретила, мне вдруг захотелось придумать другую жизнь.

— Представьте себе, мне тоже. Я три месяца экономил, не ездил на трамвае, — при том, что живу я в Грасиа, а работаю на улице Принцесса, — чтобы взять напрокат этот костюм. У нас дома, пока отец был жив, всего было вдоволь. Однажды он почувствовал себя плохо, слег, да так и не оправился. То немногое, что у нас было, ушло на лечение и на похороны. Мне было очень тяжело. Пришлось отказаться от всего, что я любил. Отказаться от всех планов, от всего. Мы остались совершенно одни. Я за старшего. Мне приходилось скрывать свои чувства, чтобы не расстраивать мать еще больше. Наверное, глупо, что я вам все это рассказываю, что сам себе сочувствую. Это малодушие. Скука да серость — вот что такое моя жизнь. Я откладывал деньги целых три месяца, и сегодня собирался повеселиться с приятелями, но увидел себя в этом костюме, и мне стало стыдно. Но я, конечно же, все равно пошел. Все они пришли со своими девушками, побыли немного на Тибидабо и потихоньку от меня удрали. Я долго куда-то шел, потом сидел в парке под фуникулером… но и это еще не вся правда. Правду сказать очень трудно. Я поехал на Тибидабо, потому что один мой друг, который работает в ресторане, сказал, что хочет со мной повидаться. Те пирожные, которые мы с вами съели, это он мне их дал. А когда я сел на скамейку в парке, я думал, что жизнь — тоска, и смотрел в темноту и на светящиеся гирлянды, пока не устал.