Избранное

— Так не бывает! — повторил лесник.

Кошка спала.

— Медведь?.. Нет. Медведь спит… — бормотал лесник, начиная дремать. — Спит медведь… тыщи вёрст… и кошка спит… и медведь спит… и заяц…

Уже лёжа в гамаке, Фернандо съел ещё одно манго и, облизав пальцы, закурил сигарету. Ветви смыкались над ним густым шатром, лёгкий ветерок обдувал его тело, и ему не было жарко.

«Мне не жарко», — подумал Фернандо. Его клонило в сон, но после съеденных фруктов курить было приятно. Мысли в голове приятно путались, ему было хорошо.

«Приятно», — подумал Фернандо.

Он закрыл глаза и почувствовал, что вот-вот заснет. Ему уже не хотелось курить, но жалко было начатой сигареты.

«Последнюю затяжку», — подумал Фернандо, с трудом приоткрывая глаза. Сигарета выскользнула из пальцев. Фернандо засмеялся. Ему не хотелось смеяться, но он ничего не мог с собой поделать. Он смеялся всё тише, и наконец, успокоившись, опустил на лицо сомбреро и сложил руки на животе.

— Фернандо!

«Это я!» — подумал Фернандо во сне.

— Вы арестованы!

Однажды вечером заяц сказал:

— Зайчиха!

— Что, дорогой?

— Слушай!

Зайчиха ничего сначала не услышала, но потом стала различать шум, который всё усиливался.

— Что это, дорогой?

— Поезд.

— Нет!

— Вот увидишь!

Они вылезли из норы и стали ждать. Через минуту мимо них с грохотом промчался поезд.

— Спасибо тебе, дорогой! — сказала зайчиха, смахивая слезинку, и поцеловала зайца. И они радостно пошли спать.

Однажды мой однокурсник Стив пригласил меня провести выходные в его фамильном замке.

Фамильный замок Стива был довольно большой. Весь день он водил меня из комнаты в комнату. Заходили мы также в библиотеку и в погреб. Но особенно меня поразила одна картина. На ней был изображён пожилой мужчина в мундире старого покроя, забрызганном кровью, со свирепым выражением лица и топором в руках.

Вечером, когда мы сидели в креслах перед камином и пили портвейн, я спросил Стива об этой картине.

— Это портрет моего дедушки. Он умер, когда меня ещё не было на свете, — сказал Стив. — Его повесили. — добавил он.

Оказалось, что дедушка Стива в молодости был мельником и там, на мельнице, продал душу дьяволу. Тогда он заперся в замке и выходил из него только по ночам, отлавливал одиноких путников, приводил их в замок, рубил топором и ел.

— Говорят, он по ночам сходит с портрета и бродит по замку с топором, но я не верю в это. Хотя и слышу иногда подозрительные шаги в коридоре, — закончил Стив.

— Только люди со слабым умом могут верить в такую чушь, — сказал я.

— Конечно, — согласился Стив. — Такие люди боятся зеркал, фотографий, картин…

— Чёрных кошек тоже, — добавил я.

— Вот именно, и солнечных затмений…

— Это тёмные люди, полные предрассудков.

— Таких людей надо убивать! — закончил Стив.

Постелено мне было в той самой комнате, где висел портрет дедушки Стива. Я лёг, но долго не мог заснуть. То мне казалось, что дедушка хмурится, то наоборот, что смеётся. А в руке его то топор, то голова, то вообще что-то непонятное. Я встал и занавесил портрет простынёй.

Но не успел я лечь, как простыня стала развеваться, будто от картины дул на неё сильный ветер. Я сдёрнул простыню и обомлел: дедушки на картине не было. Тогда я взял заряженный мушкет, лежавший на тумбочке, забился в угол кровати и так, сидя, проспал до рассвета.

Когда я проснулся, дедушка был на своём месте, и даже лицо его казалось не таким свирепым. «Конечно, это был сон!» — подумал я и поклялся никогда больше не пить портвейн.

Спустившись вниз к завтраку, я увидел, что стол накрыт только на одного.

— Где же Стив? — спросил я.

— Увы, его зарезали ночью, — сказала горничная.

Я в ужасе приказал запрягать лошадей и сразу после завтрака уехал в город, подальше от этого проклятого замка.

Молодой человек спешит на свидание. Выскакивает из квартиры — лифт сломан. Он мчится вниз по лестнице. Седьмой этаж, шестой, пятый… На четвёртом этаже он спотыкается и падает, ударяясь головой о батарею. Несколько секунд он шевелит ногами, потом застывает в неподвижности. От тела отделяется ошарашенная душа и начинает медленно подниматься вверх по лестнице.

Инок спит. Дыхание его ровно и глубоко. Но сон его лёгок, как утренний туман. Дунет ветерок, и туман исчезнет. Был ли он, нет ли?..

Чутко спит инок. Так спит хищный зверь в джунглях. Охотник, радуясь, наводит ружье, целится. И вдруг — где же он, зверь-то? Нет его. Пусто кругом. Охотник озирается, трёт глаза и тут чувствует за спиною горячее дыхание зверя… Или ещё так спит лихой человек на пароме. Пошепчутся попутчики, посовещаются, порешат сковырнуть его за борт. А чуть только подойдут — глядь, а он и не спит вовсе, и глаза-то его открыты, и в руках он острый ножик держит. А то и топор…

Ну и пусть спит себе инок с миром. Дело молодое. До заутрени ещё часа полтора осталось…

На дереве сидела птичка. Дунул сильный ветер, птичка ударилась об забор и сдохла.

На берегу стояла лошадь. Дунул сильный ветер, лошадь упала в речку и утонула.

В реке сидел бобёр. На него упала лошадь, и он утонул.

Бабочка порхала с одного цветка на другой, с другого на третий, с третьего на четвёртый и так далее, пока не сдохла.

По лесу шёл олень и жрал стекловату. Все думали, что он сдохнет, но он не сдох!

Адам и Ева гуляли по саду и всему что видели давали имена.

— Так. Это кактус, — говорил Адам.

— Кактус! — повторяла Ева.

— Это пусть будет заяц, это — носорог, а вон то, скажем, свинья.

— Свинья, свинья! — радовалась Ева. — А это пусть будет скорпион, ладно?

Так они гуляли довольно долго, пока в самом глухом углу Эдемского сада не увидели…

— Что это? — спросила Ева.

— Это… А ты как думаешь?

— М-м… Не знаю…