Надсада

– Мы понимам… – загудели нестройно одни.

– Согласны… – потянулись за ними другие.

– Сделам как надо… – одобрительно прибавили третьи.

– Вот и ладненько, – подытожил Белов. – По итогам выборов я вам всем выдам премию, а старикам вашим прикажу подвезти дровишек. В общем, давайте жить дружно.

Курицин разъзжал по району на подержанном «жигуленке», но одет был с иголочки. Говорил громко, напористо, что называется, резал правду-матку обо всем, что, по его мнению, было негативного в районе и что можно было поправить, если подойти к делу с умом и радением за общие интересы населения.

Но в иных случаях допускал отступления от избранной тактики и позволял себе не совсем пристойные шуточки, хотя опять же в меру. И это людям нравилось. В Курицине вообще угадывалась порода человека из высших слоев общества, что не могли не чувствовать те, с кем встречался. Он был серьезен, выдержан, слова свои взвешивал, сыпал цифрами, фактами, приводил примеры из недавнего советского прошлого, сравнивал с тем, что принесла демократия, и выходило, что Курицин собирается вернуть народу все то лучшее, что было и во что легко верилось.

– Я не обещаю вам райскую жизнь, но ситуацию в районе будем выправлять вместе с вами, потому что беда всех власть предержащих как раз и заключается в том, что дорвавшиеся до власти чиновники не считаются с мнением народа, – говорил он. – А ведь есть бесценный опыт выживания в самых наитруднейших условиях – достаточно вспомнить историю Руси, а потом и России. Мы же с вами в Сибири представляем прямых потомков тех, кто когда-то пришел сюда, обустроился и научился выживать в таких глухоманях, в такие лютые морозы, на таких громадных пространствах, в каких бы ни один народ не выжил, ведь недаром говорится: что для русского человека норма, то для немца, например, – смерть, потому что, на взгляд западного человека, они не согласуются с их обустроенной жизнью. Вот и в последнюю войну, попав в Россию, фашисты столкнулись с такими проблемами, какие оказались им не по плечу. А мы – ничего себе, живем, и живем достаточно комфортно: охотимся, ловим рыбку, сеем хлебушек, доим коровок, заготавливаем впрок ягоду, грибки, а жилье наше, которое строим себе из сибирского векового леса, самое экологичное в мире. Потому здесь, в Сибири, по выражению писателя Валентина Распутина, сложилась особая нация сибиряков. Неслучайно иные горячие головы предлагают отсоединиться от той части России, что за Уралом, и образовать свое собственное государство.

– Ну, это нам ни к чему, – возражал кто-то из собравшихся на очередную встречу с кандидатом.

– Конечно, ни к чему, – соглашался Курицин. – Мы – народ единый и к тому же – многонациональный. Хватит нам дроблений на княжества – не для того цари собирали Русь в единый кулак, а большевики создали единый и неделимый Советский Союз. Этим единым кулаком наши предки били по ливонским и тевтонским рыцарям, по татарам, по Наполеонам разного пошиба, а затем и по Гитлеру. В кулаке – сила и мощь государства, и власть должна всячески способствовать укреплению государства, во всех его уголках – в том числе и в нашем Присаянском районе. И я, в случае своего избрания, добьюсь того, чтобы в школах райцентра и всего района вопросу патриотического воспитания детей и молодежи уделялось самое первостепенное внимание. Любить свою малую родину означает любить Россию. Особое место, конечно, должно быть отведено ветеранам войны и труда, ибо сбережение памяти и уважение к старости – это тот фундамент, на котором только и может строиться настоящее и подготавливаться будущее, потому что только уж совсем глупый человек может отказаться от того бесценного опыта, который накопили предыдущие поколения. Я не хочу и не буду ничего забывать, – подчеркивал он, произнося сии слова твердым голосом и тоном государственного мужа.

– Правильно толкует энтот Курица, – судачили где-нибудь у себя в Совете ветераны, – между собой поселковые фамилию кандидата переиначивали на свой лад.

– У меня дружок фронтовой в Белоруссии, дак уже никогда не встренемся, – вздыхает седовласый фронтовик. – Вот бы снова, как прежде, объединиться нам всем и начать жить в мире и согласии.

– Пензия счас вроде бы и ничего, а цены растут – не угнаться. Ну мы-то – ладно. А вот как жить деткам, внучатам? – вопрошает его сосед.

– Кака-то непонятная политика в государстве. То хают советский строй, то бают о каких-то социяльных гарантиях, а в аптеку не зайти – цены на лекарства ну прям космические… – вступает в разговор кто-нибудь еще.

Потолкуют о том, о сем и перейдут к предстоящим выборам.

– Курица-то наш за ум взялся, правильные вещи говорит. Я, знашь, за его буду голосовать, – повернется к соседу тот, что сидит ближе к окну.

– Правильные-то правильные, а вот выберут его, дак зачнет карман себе набивать народными денежками, – сомневается сидящий рядом.

– Не скажи, сусед, при ем-то Ануфриевский леспромхоз в гору шел, а теперя круглый лес за кордон гонют, а переработка – побоку. Перерабатывать у себя надо бы, а уж гнать ассортимент, тогда и с прибылью будем, – вклинивается в беседу третий.

Однако не везде, куда приезжал кандидат, встречали его гладь, да тишь. В бывшем красном уголке Присаянского лесхоза Курицин с самого начала почувствовал некую враждебность зала, где и взгляды исподлобья, и кривые ухмылки, и короткие смешки, и что-то еще, чего нельзя охватить разом. Первые ряды занимали ветераны предприятия. Эти сидели насупившись, сосредоточенно глядя перед собой на стоящий в центре стол, на тряпку, которая когда-то называлась задником, на приткнувшуюся сбоку трибуну.

Средние ряды занимали женщины, они, как всегда, были нейтральны, втайне ожидая от встречи какого-то для себя послабления. И не только для себя и своих семей – для близких и дальних сородичей, для своего поселка, райцентра.

Последние ряды, как водится, занимали мужики – взъерошенные внешне и внутренне, ушедшие в свои мысли, готовые в любую минуту вскочить и кричать о своем.

Курицин еще только начал говорить – не совсем уверенно, а может быть и нескладно, как тут же кто-то с задних рядов выкрикнул:

– К власти рвешься, чтобы уж совсем наши леса кончить! Вы с Володькой Беловым не разбираете, что перед вами: сосна, лиственница или кедр, – все косите подряд! А на охрану у государства денег нет – от вас же, от таких заготовителей, охранять!..

Зал зашевелился, недобро оскалился: ветераны вздернули головы, женщины зашумели, мужики приподнялись со своих мест, словно и в самом деле собирались сорваться и кинуться к сцене.

– Леса полностью расстроены!..

– Зарплату по полгода не получаем!..

– Техника не обновляется!..

– Нет денег на горючку, на запчасти, а пожары – туши!..

– Акционировать хотят начальнички лесхозы, хозяевами вздумали стать!..

Люди по сути называли самые болевые места предприятия, потому что это была их жизнь, и каждый из находящихся в зале претендовал на свое собственное место в этой жизни. И ничего более не желал, потому что человеку всегда комфортнее там, где он прижился, с чем сросся сердцем, куда идет каждое утро на работу и откуда в семью перетекает достаток.

– Петрович, вжарь ему! – просили в зале. – Скажи свое слово!..

Зачинщик скандала пробивался с задних рядов к обшарпанной трибуне времен Хрущева. В мужике лет пятидесяти от роду Курицин узнал лесника Василия Чернова, который нередко представлял Присаянский район на разного рода экологических конференциях в областном центре, а потом выступал в местной газете со статьями. Люди его знали как непримиримого борца за правду, не боящегося эту правду резать в глаза кому бы то ни было.

– Я вот о чем говорить собрался, – начал Чернов, явно волнуясь, отчего лицо раскраснелось, глаза повлажнели, а руки мотались, словно тряпицы на ветру, и которые он не знал, куда девать. – Курицина Виктора Николаевича мы все знаем как хорошего производственника. Но не без изъяна. Вы ведь помните, как он стал применять лебедочный метод заготовки, хотя метод был фактически запрещен.