Бабушкины стёкла

— Когда свалишь все в кастрюлю, и ...

— Это не ответ, — перебил Андрей. — Вот при этих условиях, когда кучки лежат, когда?

— Да никогда, — сказала Галя Фетюкова и пожала плечами.

— Верно! Никогда, а вот это «свалишь все в кастрюлю» — это есть АКТ творения нашего супа. А ведь в кастрюлю еще надо воду налить, да на огонь поставить. А главное, сначала идея нужна, что вот, мол, суп сварить надо. Потому что без идеи, которая первична, куски по отдельности вечно лежать будут. Видите, элементарный суп сам не варится, без вмешательства о сторонней силы, а тут... — Андрей поднял руки, лицо его стало вдохновенным, — вселенная грандиозна — такая сложность, такая гармония! И чтобы это — само собой?! Чтобы мертвая материя сама с собой это сделала?! По-моему, только ненормальный может так думать, логикой тут и не пахнет. А раз так, то первый ответ есть абсурд, ибо приводит к абсурду. А ответа-то два всего, значит, остается второй: Бог — Творец всего. Я уж про живое не говорю, так как всем ясно, что живое только от живого родится. Невозможность живого от неживого — это ли не доказательство действия в мире Бога? Если подумать, конечно. Подумать! Кто думает, тот неизбежно к Богу приходит. Вся наука — она ведь за Бога, недаром все ученые, которые хоть сколько-нибудь сделали для науки, все в Бога верят, Эйнштейн прямо говорил, что он верит в Бога, а кто в Бога не верит, тот вообще не ученый.

— А наши? — встряла Галя Фетюкова.

— Да какие же наши ученые, — горько усмехнулся Андрей, — наши только в «Правде» могут в учености упражняться. — Заведующий РОНО встал при этом и снова сел, качнув головой.

— А вот Павлов верил в Бога, и Менделеев.

— Тогда время было не то.

— Время всегда «то», человек не стал умней, сумма знаний выросла, острота восприятия выросла, гордыня от знания выросла, а где гордыня вырастает, там и глупость рядом с ней, а глупому Бога не увидать. Придумали телевизор, так значит, и Бога нет?

— Видите, гордые мои соратники, — вскричал тут массовик-затейник, — видите, подо что копают? Все их доказательства — прикрытие одно, чтобы против лучшего, что есть в нас, бороться. Гордость — наивысшее достижение человека — за самое злое зло выдавать, а? Нет, каково?!

Соратники завозмущались, но как-то невыразительно, неэнергично.

— А таково, — ответил Андрей. — Да, то, что вы назвали наивысшим достижением, есть худшее из зол. Если считаешь себя умным, то ты уже не умен, а гордыня твоя сама по себе является доказательством скудости ума. Это не голословие, жизнь все время подтверждает, что это правда. Как только возмечтает человек, что все зависит от него, что он все может, что прозорлив он и дальновиден, тут-то и начинаются беды. Советский человек — он же и самый гордый, не так ли, не это ли нам в мозги вбивается? И вот попер этот гордый человек по пространству и по времени. И что? Еще чуть-чуть и совсем растоптано будет, бедное. Только гордые, которым внушили, которых оболванили гордые учителя гордости, — жест рукой в сторону массовика-затейника, — могли решиться на такое преступление — мир переделывать, ломать естественный порядок, Богом установленный...

Тут заведующий РОНО приподнялся, рот его сначала молча открылся два раза, а на третий оттуда дребезжаще выскочило:

— Эт-то ка-акой такой естественный порядок? Это ты про что? На что намекаешь?!

Да, теперь заведующий РОНО ясно понимал, что перед ним враг, самый настоящий, живой, говорящий, как раз про таких в газетах печатают. Было б из чего, прямо стрельнул бы сейчас он в адвоката безо всякой жалости.

— А на то самое, — дерзко отвечал адвокат. — Божий естественный порядок — это такой порядок, когда человек живет сообразно своим естественным способностям и потребностям и, осознавая свое несовершенство, не рвется переделывать под себя мир, как это делаете вы, гордые люди, да еще при этом объявляете свое несовершенство абсолютным совершенством и всех хотите заставить так же думать и говорить. Гордый человек, повинуясь решению своей гордой и завистливой воли, берет на себя ответственность за все и за вся, он объявляет, что жить всем надо так, как предписывает его гордое «хочу», а несогласных — к стенке. Гордый человек считает, что имеет право на все, и право это он взял сам, ни у кого не спрашивая. Остановить гордого человека невозможно, ибо он полностью ослеплен своей гордостью, — он слеп, а слепые, если они еще и поводыри слепых, и сами в яму угодят, и ведомых увлекут...

— Соратники! — заорал тут массовик-затейник, он же свободный обвинитель. — Да сколько ж можно слушать такое! Хватит! Я требую прохождения свидетелей обвинения.

— Да давно пора! — поднялся тут из рядов почетных гостей (они же свидетели обвинения) ряженный во Льва Толстого.

И тут же перед его бородой возник массовик-затейник и зашептал ему, сдувая в сторону его перегар:

— Лев Николаевич, не бузи! Тут я командую... Предупреждал же тебя, эх... что же гадость ты в себя влил! Гости почетные носы зажимают. Ты — после, сейчас — живой свидетель...

— А я что ж, мертвый? — зашипело в ответ из бороды. — Я — зеркало...

— У, щас зеркану я тебе... Гонорара лишу! Марш на место!

В следующее мгновение массовик-затейник вновь оказался на сцене:

— Итак, соратники, меня душат слезы, когда я думаю о тех несчастных, которые прибегают к услугам Этого. — Массовик громко вздохнул и причмокнул, указуя при этом на изображение на развернутом рулоне. — Вот один из них. Он сам о себе скажет. Прошу, дорогой!

Из рядов поднялся средних лет мужчина с тоскливыми, сердитыми глазами. Ощутимая напряженность возникла в рядах соратников при взгляде на возникшую перед ними сердитую тоскливость.

— Да, — проскрипел мужчина, с ненавистью глядя на изображение на рулоне, — ненавижу Его. Как просил, как умолял! И ничего в ответ. Да просто нет Его! — Мужчина сердито и тоскливо махнул рукой.

— Тогда кого ж ты ненавидишь, коли нет Его? — раздался тут женский голос. Андрей обмер, когда услышал его и увидел говорящую.

— А вы, собственно, как и почему тут оказались, гражданочка? — недоуменно воскликнул массовик-затейник. Почетные гости и преподавательский состав также недоумевали, если не сказать больше.

— Если вы — свободный обвинитель, то я — свободный объяснитель, — отозвалась женщина. — А здесь я для арифметики.

— Судя по платочку, вы — верующая? — подал опять голос неоднократный победитель.

— Всенепременно, — с улыбкой ответила женщина и поклонилась, — чего и вам желаю.

— А у нас тут высшая математика, — с ухмылкой проговорил неоднократный победитель. — Так сказать, матанализ, арифметику тут все прошли, гы...

— Вот именно, «прошли», не прошли, а мимо пробежали. Не заметили. А моя арифметика поширше будет и твоего мата, и твоего анализа. А ты, дорогой, не сердись на меня, что встреваю, — обратилась она к мужчине, — жалко мне тебя...

— Я не нуждаюсь вашей жалости! — визгливо перебил мужчина.

— Все нуждаются в жалости. Научили вас всяким глупостям, а жалость — прекрасное чувство, душу очищающее. Она вон этому, об-ви-ни-те-лю, тошна, это понятно... Не дергайся, — она перевела взгляд на массовика-затейника, — а то как долбану крестным знамением, будет тебе и мат и анализ, — она снова повернулась к тоскливой сердитости, — а девочке твоей — Царство Небесное и вечный покой.

— Да вы что, в моем досье, что ли, рылись?!

— Рыться — не рылась, а узнать кое-что пришлось. Обвинитель готовился, ну и мы тоже. Судить Христа шел за две бутылки, вот, от об-ви-ни-те-ля, да!.. и это знаю... Ну вот себе суд послушай. Когда тебя посадили, она еще не родилась, когда ты вышел, она уже умерла. Этого ты тут говорить не собирался! В двенадцать лет она уже была законченной шлюхой. Из-за тебя! Молился он...

— Я па-апрашу, — вскочила тут Магда Осиповна. — Что за слова?! Тут — дети.

— А ты вообще молчала бы, — услышала в ответ Магда Осиповна и обратно села от такой наглости. — В твоем классе согласно осмотру гинеколога только одна девочка! Де-ти... Вот о чем молиться надо! Ему, вон, молиться, — женщина перекрестилась и сделала поклон в сторону развернутого рулона, — а не шутовское безобразие устраивать. А ты слушай, слушай про себя... Просил он... Ты просил, чтоб срок скостили тебе, одна мысль была, что сидишь ни за что, а о девочке своей и не вспоминал...