Бабушкины стёкла

— Я не боюсь твоих угроз, пусть хоть долбанет.

«Остановись...» — и массовик-затейник выбросил вперед руки, как бы защищаясь от удара. Но Андреева рука уже выводила в воздухе широкое крестное знамение. Страшной судорогой вдруг искорежилось лицо свободного обвинителя. Он как-то неуклюже вертанулся на месте, смешно размахивая руками, будто за воздух цеплялся.

— Терпеть не могу поповщины! — зазвенел его тенор мгновением позже, но еще несколько секунд вид у него был, как после нокаута. Соратники молча и ошарашенно наблюдали непонятную сцену. И тут поднялась Арфа Иудовна. Места для почетных гостей, где она главенствовала, были уже заняты, почетные гости вошли раньше всех, даже раньше адвоката. Заведующий РОНО, присутствовавший в их числе, мрачно и пытливо буравил взглядом Андрея.

Заведующий РОНО с прохладцей, если не сказать более, относился к затее Арфы Иудовны, и дал согласие на спектакль только под напором обаяния массовика-затейника. Ведь ежели что, отвечать-то за все ему. А это «ежели что» реально проглядывалось, судя по началу. Заведующий сейчас вполне уверился, как был прав в своем убеждении, что ни под каким видом, ни при каких обстоятельствах учащимся нельзя давать свободы высказываний, а тем более свободы действия в таком непредсказуемом мероприятии, уж коли это мероприятие разрешено. Поднявшаяся же Арфа Иудовна заявила решительно и грозно:

— Теперь я протестую, молодой человек, недозволенными приемами пользуетесь! Нам, воинственным безбожникам революционного поколения, противны, ненавистны такие жесты! Да, ненавистны! Этим вы оскорбляете нас. Если б вы меня перекрестили, то это для меня было бы хуже, чем если б ударили. Прошу вас вести себя в рамках и пользоваться при защите тем, чем и должен пользоваться человек разумный — речью, словом. Если же слов у вас не хватает, то лучше честно признайте свое поражение!

Андрей медленно поднялся со своего места, видно было, что в нем шла внутренняя борьба. Исподлобья глядя на почетных гостей, он сказал:

— Согласен пользоваться только словом. Но протест отклоняю как необоснованный.

И, заглушая зашумевший недовольно зал, почти закричал:

— Я не оскорблял вас! Крестное знамение не может оскорбить человека, оно бесу страшно, а не человеку... И вот он бес! Перед вами! Его шибает от крестного знамения! Щепотка, — Андрей держал перед своими глазами три прижатых друг к другу пальца, — три пальца — символ триединства Бога — Отца, Сына и Святого Духа; и простое движение в воздухе!.. этого символа страшится могущественный враг рода человеческого! И все это явлено перед вами. Я чувствую, ребята, и чутье мое верно, прям... не знаю, как сказать, но вы не просто так сейчас здесь — Господь вас собрал, чтоб прозрели вы, не для дурацкого суда над Христом вы здесь, а для суда над своим неверием. Я сейчас это ясно понял. И вы поймите. Вдумайтесь, всмотритесь. Даже тех обкромсанных обрывков из Слова Божия, что прочли вы в дурацких богоборческих брошюрках, достаточно ведь, чтобы почувствовать — Евангелие не может быть придумано людьми, это слово Самого Бога.

— Чтоб ему подавиться этим словом! Да и тебе тоже! — раздался вдруг среди рядов соратников злой звонкий голос. И напряженная тишина раскололась хохотом и восклицаниями. Реплику подал первый математик, гордость школы, многократный победитель многочисленных физмат-олимпиад, десятиклассник Вадимчик Витьков. Вовремя подал, а то Арфа Иудовна опять уж подниматься собралась. Многократный победитель сидел развалясь, нога на ногу, руки сложив по-наполеоновски .

— Да, тем хуже, если это слово Бога. Жалкие слова для жалких людей. — Многократный победитель отделил слегка свою спину от спинки стула и оттого стал смотреться совсем решительным и значительным. — Да я лучше, чем левую свою подставлю, десять правых щек у других сворочу. Я знаком с Евангелием и вовсе не по тем брошюрам, которые ты назвал дурацкими. Напрасно наши правоохранительные органы не печатают его. У меня оно вызывает брезгливое отвращение и ничего больше. Я — царь природы, и не пугай меня тем, что я умру.

— А разве я пугаю? — удивился Андрей.

— Собираешься. Я тебя насквозь вижу. Вижу, что запугивание ты собираешься сделать главным аргументом. Но это — жалкий выверт для слабаков.

— Бр-раво! — вскричал тут свободный обвинитель, — ах, какой экземпляр! Вот я и говорю... Зря стараетесь, гражданин защитничек, с такими-то экземплярами, хо-хо-хо! Да хоть бы вдруг и есть Он, а? Соратники, да разве можем мы принять то, что Он требует от нас, что прозвучит сейчас в обвинительном заключении?!

— Нет! — громко и спокойно ответил многократный победитель.

Группа девчушек-восьмиклассниц заволновалась от такого вскрика и такого ответа. «Но если Он есть и Он всемогущ, то как и зачем с Ним бороться?» — читалось на их растерянных лицах.

— Читаю, читаю по вашим глазам! — заорал свободный обвинитель, обращаясь к оробевшим девчушкам. — Есть, есть борцы, и вот я — первый из них. И не последний. Да вы не бойтесь, нету Его! А хоть и есть, так тем хуже для Него. С такими-то экземплярами да кого мы только не одолеем? С Живым поборемся и победим!

— Да что вы его слушаете? — воскликнул Андрей. — Чего улюлюкаете? Кому принесет радость поражение Бога?

— Мне, — опять же громко и спокойно произнес многократный победитель.

— Ты будешь рад торжеству ада?! А ты можешь допустить, что ад — правда, что он есть?

— Нет, конечно.

— Ну тогда... Ничего... вот если бы ты сказал «мне», допуская ад, вот тогда — ужас, тогда на это нечего ответить.

— Да вам и сейчас нечего ответить, гражданин адвокат! — рассмеялся свободный обвинитель. — Да, будем грешить и жить!

— А потом?

Свободный обвинитель изобразил чечетку и под грохот каблуков пропел:

— Ну а смерть придет, помирать будем!

— Тогда не до смеха будет.

— Ну, уж я-то посмеюсь, ха-ха-ха... Хватит пустословия! Ввести обвиняемого!

И снова грянул «Циклон-Б». Взвыли учащиеся, двери распахнулись, и в зал вступили ряженые. Впереди всех шагал Васька Рыбин в парике, с бородой и в хламиде. Он шел под конвоем стражников с секирами, одетых почему-то в русские кафтаны, за ними шествовали судьи в мантиях: Спиря Стулов, Галя Фетюкова и самый большой активист школы Валерик Кулясов. В ряду почетных гостей при появлении процессии также повеяло воодушевлением, почетные гости, правда, не выли и не дрыгались, как учащиеся, но зааплодировали все. Грим на Ваське Рыбине был замечателен, как всем показалось, внешнее сходство с оригиналом было полным, и Васька, похоже, вошел в роль. Когда Спиря Стулов стал зачитывать обвинительное заключение, Васька стоял в независимой позе, полной достоинства, глядел значительно поверх голов и на слова обвинения горько и с досадой покачивал головой. А обвинение, надо сказать, составлено было лихо — наи-отрицательнейшая личность предстала, оказывается, перед учащимися. Во-первых и в главных, невзирая на естественное с точки зрения разума и смысла отсутствие в мире Бога, выдавал себя за такового (Сын, видите ли, Божий!), смущал народ якобы чудесами, на самом же деле жульнически заставлял евангелистов совершать приписки и очковтирательство, был же на самом деле просто бродягой, купленным тогдашним крупным и мелким капиталом, проповедовал смирение и самоуничижение, да к тому же и антипатриот, воспевал нищенство, ругал гордость и гордых, расслаблял массы, гасил классовую ненависть...

— Как?! — вскочил при этом из оравы соратников человек в папахе и с шашкой. — Гасить? Меня гасить?!

Возникшая тишина была полна возмущения соратников — они поняли сразу, что это Павка Корчагин, один из свидетелей обвинения — не выдержал вот, раньше вскочил. Действительно возмутительно: как это классовую ненависть да вдруг — гасить; чем же тогда в жизни Павке Корчагину заниматься? Это что ж, не шашкой, а киркой да кайлом махать?

— Так вы и так киркой да кайлом махали, — сказал Андрей, — и все это — изнемогая, в тифу и во вшах, без отдыха; рабам в древнем Риме легче работалось.