Далеко ли до Вавилона? Старая шутка

— Вы не дадитесь им в руки, правда?

— Я намерен мирно скончаться в постели, выпив кларета, девочка.

Он выпустил ее, зорко всмотрелся в лицо.

— Видно, я старею.

— Почему вы так говорите?

— Потому что в первый раз за многие годы жалею, что надо прощаться.

Она одарила его такой сияющей улыбкой, что его проняла дрожь.

— Чудесно, что вы мне так сказали!

— Мужчины часто будут говорить вам такие слова. Ручаюсь. А теперь выпей, девочка, и беги.

— Спасибо, мне пить не хочется.

— В хижине я оставлю все, как было раньше.

— Не беспокойтесь…

— Я предпочел бы, чтобы вы дня три-четыре сюда не приходили. А еще лучше — неделю.

— Неделю, — повторила Нэнси.

Он протянул руку. Нэнси весьма благовоспитанно ее пожала.

— До свиданья.

— До свиданья, Нэнси. А кстати…

— Да?

— Джо Малхейр — очень хороший молодой человек. Помните об этом, если опять с ним встретитесь.

— Да.

Она поднялась между гранитными плитами на насыпь и оглянулась. Он по-прежнему сидел и смотрел на море. И не шевелился.

Пятница, вечер.

Пожалуй, я перестану записывать. Мне все трудней и трудней найти слова для мыслей о том, что происходит изо дня в день. Видно, надо изобрести что-то вроде фильтра, чтобы процеживать мысли, прежде чем выкладывать на бумагу. Это надо обмозговать самой. И все остальное, наверно, тоже. Да. Теперь, когда я знаю, что мой отец умер, у меня будет больше времени и простора для мыслей. Я уже никогда не узнаю, был ли у него второй палец на ноге длинней большого. Меня не задевает ни его смерть, ни мое не очень-то нормальное положение. Как сказала Брайди — что тут такого? А думала, буду вечно из-за этого маяться. Может быть, когда состарюсь, начну, сидя у камина, опять все это перебирать в памяти, думать да гадать. А сейчас не время. В молодости еще сама толком не понимаешь, в чем надо разобраться, это трудно, но увлекательно. В последние дни столько было увлекательного, прямо чувствуешь, как тебя поднимает. Будто вот-вот разразится землетрясение.

Завтра мне нужно будет смотреть за дедом, тетя Мэри и обе мисс Брэйбезон едут на скачки. Хоть бы он не слишком дурил.

«Даймлер» укатил около полудня, унося трех дам в шляпах и перчатках, корзинку с завтраком и бутылку джина. Ярко светило солнце, но дул ветерок и сулил дождь. По всему горизонту громоздились облака и только ждали своего часа.

Нэнси с дедом позавтракали в молчании, потом она подкатила его к излюбленному окну и положила ему на колени бинокль. Он учтиво улыбнулся.

— Благодарю, дорогая.

Нэнси взяла подушку, вышла на веранду и села, прислонясь спиной к теплой серой стене. Ей слышно было, как дед то бормочет себе под нос, то шумно дышит, стоит ему шевельнуться. У подножья холма Мэйв опять усердствовала за роялем. Интересно, может, и Гарри там — сидит на цветастом диване и слушает, и на лице — обожание.

— Probablement [61], — прошептала Нэнси и усмехнулась, так по-дурацки это прозвучало.

А потом она, должно быть, уснула: когда дед окликнул, это застало ее врасплох, она даже подскочила.

— Девочка!

— А?

— Когда я был молодой, мы не носили хаки.

Облака теперь неслись по небу, пока еще высоко, и минутами закрывали солнце.

— Нет. Нет.

Он опять поднес к глазам бинокль и погрузился в молчание.

Сдвинув брови, Нэнси посмотрела в сторону железной дороги. Пусто и неподвижно.

— Но это, конечно, когда я был молодой. Потом многое переменилось. Все переменилось.

На землю возле Нэнси шлепнулась крупная капля дождя.

— Все меняется.

Она встала и отнесла подушку в дом.

— «Все преходяще и тленно», — запел старик.

Нэнси затворила окно.

— Хаки.

Она накрыла на стол, скоро Брайди позовет обедать. Приятно смотреть на белые кружевные салфетки в аккуратной рамке серебряных ложек, вилок, ножей. Комната полна благоуханием роз в большой вазе. Вот и дождь пошел, брызжет в раскрытые окна, пятнает каплями пол. Брайди выбежала во двор за развешенным для просушки бельем, хватает белоснежные полотенца и скатерти, перекидывает через плечо. Запыхавшись, бормочет: «Тьфу, пропасть! Тьфу, пропасть!» Кот презрительно уселся на пороге, лениво смотрит, как она суетится. Нэнси вернулась в гостиную.

— Может, подвезти тебя к камину, дед? Все равно сейчас ничего не увидишь.

— Нет, нет. — Старик рассердился, не желает он двигаться с места. — Дождь пройдет. Я опять смогу наблюдать. После дождя от земли идет пар.

— У нас так не бывает, дед, только в жарких странах.

— Да. Жаркие страны. Говорил я тебе, что мы первыми поднялись на Талана Хилл?

Она покачала головой — бог весть, что это за Талана Хилл и где он есть.

— Тяжелый был бой. Мы потеряли много народу убитыми, а потом сзади по нас начала бить своя же артиллерия.

— Какой ужас, дед!

— Да. Ужас. Ужас, иначе не скажешь. Прекратите огонь. Когда я понял, что творится, я встал прямо под выстрелами. Прекратите огонь. Я высоко поднял руки, надеялся… прекратите огонь. От буров нам худо пришлось, но это… мы потеряли… уже не помню.

— Там ты и добыл этот бинокль?

— Не пойму..?

— Бинокль. Ты говорил, что взял его у человека в воронке от снаряда.

— Нелепость. — Он призадумался. — Не могу… не помню, как выглядело. Это было… — Голова его свесилась на грудь, но он с усилием опять ее поднял. — Это подрывает дух солдата, когда по тебе стреляют свои.

— Еще бы.

— Не могу вспомнить. Где Мэри?

— На скачках. Вернется к ужину.

— Мне надо было там умереть.

— Не говори глупостей, дед.

— Славное было время!

Он опять опустил голову, но на этот раз опустились и веки, и скоро он уже спал.

Дождь не переставал. Низко неслись плотные тучи. Подумалось — того гляди, можно будет их потрогать, я почувствую, какие они мягкие, сожму в кулаке, и сквозь пальцы просочится вода.

Вот и семь, восьмой час, а «даймлера» нет как нет.

Старик не запротестовал, когда его подкатили к камину, и что-то напевал про себя, иссохшей рукой отбивая такт. Нэнси пристроилась в углу дивана с книжкой. Брайди опять и опять суматошно шмыгала в прихожую, по коридору в кухню и обратно.

— Надо им было поехать в Ее машине. Она никогда не задерживается.

— Наверно, они где-то по дороге попали в затор. Вернутся с минуты на минуту.

— На Нее это не похоже — запаздывать.

— Да.

— Если они скоро не явятся, весь ужин пропадет, это уж как пить дать.

— Довольно тебе ахать да охать, Брайди.

— Я не ахаю и не охаю. А ужин перестоится на кого пенять?

— Ахи-охи, суматохи.

— Хоть бы машина не разбилась.

— От Карэ ехать долго.

— Уж эти автомобили.

Брайди опять зашагала по коридору, башмаки скрипели при каждом ее гневном шаге. Нэнси побрела к парадной двери, поглядела — серая подъездная дорожка, серые деревья и трава серая.

— Chiaroscuro [62]. Вот что это такое.

Нэнси представился Талана Хилл, где бы он ни был, и люди в хаки, стреляющие друг в друга, и груды мертвецов в хаки на сером каменистом косогоре. Может быть, тот холм был такой же, как этот, позади нашего дома? Наверно, неприютный, серые скользкие камни, от земли — пар. Не то что здесь — живые изгороди, густые кусты боярышника и фуксии укрыли бы испуганных людей от других испуганных людей, а кроны буков заслонили бы их от жаркого солнца. Хотя, конечно, снаряды прорвали бы живую изгородь, выворотили с корнем деревья, и тогда оба холма стали бы одинаковые.

— Ничего там не видать? — Голос Брайди разогнал ужасы, что примерещились Нэнси.

— «Анна, сестра моя Анна, ты никого не видишь?» [63]

— Это еще что?

— Ничего не видно.

Но не успела Нэнси договорить, как из-за поворота вывернулся «даймлер», взревел сигнальный рожок.