Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Она собиралась воспользоваться предложением подруги и переночевать в общежитии. Когда Вера с Миланом на минутку отошли от стола, Божена узнала от Карола — он сообщил это как бы между прочим, — что у него уже почти год собственная однокомнатная кооперативная квартира. Он прямо не приглашал ее к себе, не звал переночевать, но Божена сразу же угадала в его словах именно эту возможность. Прекрасно, значит, я могу переночевать или у Веры, или у Карола. У подруги или у нового друга… Ничего еще не было решено: по-прежнему оставались две возможности, и обе протягивали ей руку. Стоит ли ломать над этим голову? Будет видно, решение придет само, естественно и непринужденно, как и все нынешним вечером.

Правда, был момент, вскоре после того, как Карол рассказал, что живет в собственной квартире, когда она поймала на себе его взгляд. Он миновал ее глаза и каким-то ощупывающим, тяжелым прикосновением лег на шею и грудь… Это было быстро и коротко, подобно дуновению ветра. Божена тотчас потупилась — будто в самообороне.

«С ним — одна!» — на миг ощутила она в себе охранительный щит, обороняющий и тело, и душу. Решилась посмотреть на Карола — и щит куда-то беззвучно провалился. Потом это случалось еще дважды: щит возникал, точно кто нажимал кнопку, и пропадал — ненадежная охрана, которая лишь напомнит о себе, появится — и исчезнет… Занятно — снова перед Боженой маячили две возможности, и опять ей казалось: ничего дурного не произойдет. Ведь она сама себе хозяйка и в случае надобности знает, что делать.

Решать пришлось довольно скоро, быстрее, чем Божена предполагала, и она сразу поняла, что на самом деле все было предрешено заранее.

Вера с Миланом вернулись, но посидели за столом минут пятнадцать. Когда Карол хотел заказать еще вина, они не согласились. Хватит, скоро полдвенадцатого, пора по домам.

Вышли из погребка на улицу, а там события развернулись еще быстрее. Карол нес Боженину сумку; Вера с Миланом приостановились, Божена ждала, что Вера пригласит ее в общежитие или хоть спросит, ждать ли ее возвращения. Но ничего подобного не произошло. Может, Вера считала, что она найдет дорогу сама, что отбирать ее у Карола, словно она малое дитя, нелепо? Так думала Божена, стесняясь что-нибудь сказать, чтобы это не выглядело ненужным и смешным.

Прощались весело и беззаботно, точно две супружеские пары. Одна из женщин принадлежит этому мужчине, другая — другому. Все совершенно ясно. Потом Божена вдруг поняла, что слышит удаляющиеся шаги Веры и Милана, а что сама она робко топчется на месте. Карол ждет — вежливо и ненавязчиво, как будто, кроме этого небольшого, скупо освещенного отрезка улочки да звука шагов, усиленного тишиной, его вообще ничто не интересует.

Девушка медленно, нерешительно двинулась. Отсюда она знала дорогу только к общежитию и потому свернула вправо, за Верой. Даже не пошла по-настоящему, а так, нога за ногу, смятенно ожидая, когда ее направят другие шаги — более твердые и уверенные.

Но Карол не спешил. Он словно убаюкивал себя неторопливой прогулкой, во время которой не замечают, куда идут.

— Побродим немного? — спросил он тихо.

— Как хочешь…

Божена сказала это с каким-то странным сонливым смешком. Ей чудилось, будто она не идет обыкновенно, ногами, а плывет на лодке, медленно уносимой течением, и лень приподнять весло, чтобы погрузить его в воду. Вспомнилась мать — та уже, наверное, спит. Ночь крепко держит ее в своих объятьях, но тем нереальнее она сейчас для Божены. И хорошо, что спит. Пускай подольше не просыпается, хоть ничего не увидит и не услышит.

Воспоминание коснулось Божены легко, как крыло бабочки. Мелькнуло над головой, не упрекая и не порицая. Это приободрило ее. Каблучки увереннее зацокали по тротуару, придавая ощущение самостоятельности: это не касалось ни матери, ни отца, ни Имриха. Ощущение самостоятельности — точно клубок, который начинает разматываться. Разматывать будет она сама. Карол рядом. Сейчас, перед полуночью, Божена чувствует себя от этого уверенней. У нее спутник, у него — спутница. Самостоятельная и равноценная, ее не сломаешь, как тонкую спичку.

Идут, не торопятся, но узкая улочка коротка, и тогда молодой человек становится вожатым. Все случается само собой. Божена подлаживается к его шагу, но ей и в голову не приходит, что это ограничивает ее свободу. Говорить можно совсем о другом, вполне по-деловому, не бросая слов на ветер, ибо кое-что рано или поздно должно проясниться.

— А у меня брат на вашем факультете…

Божена произносит это как бы между прочим, но на самом деле ее интересует судьба Имриха — ведь, как она полагает, ночью вдвоем люди становятся непосредственней и разговорчивей.

— Подозревал и как раз собирался тебя спросить.

— Ты хорошо его знаешь?

— Пожалуй… Имрих хоть и не с нашей кафедры, но я с ним знаком…

— И что ты о нем думаешь? Меня очень интересует твое мнение…

Впервые в жизни она видит человека, который работает с ее братом. И вдруг ловит себя на том, что сама она Имриха знает плохо — как там у него на факультете, как относятся к нему люди? Хорошо бы узнать побольше — сама-то она всегда сторонилась Имриха. Не расспрашивала его ни о работе, ни о факультете, да и он ей про это почти ничего не говорил.

— Имрих — человек деловой, — говорит Карол, точно на лекции перед студентами, — но, на мой взгляд, он попал в ситуацию, при которой осуществить свои планы ему будет гораздо труднее, чем он предполагал…

— Какие планы?

— Он, видимо, уже нацелился на доцентуру. Лично я ничего против не имею, это в порядке вещей, да только он оказался не слишком прозорливым. То, что его вычеркнули из партии, сама знаешь… не пустяк.

— А ты прозорливый? — напрямик огорошила его Божена, увлекшаяся этим допросом.

— Да как сказать… — Голос ассистента провалился куда-то в горло, затем последовал короткий смешок. — Думаю, никогда не надо торопить события. Кто слишком обращает на себя внимание, должен считаться с тем, что кое-какие вещи могут обернуться против него…

— А у тебя никогда не было неприятностей? Ты лишнего не скажешь, да?

— Прости, но я биолог! — восклицает Карел с чувством собственного достоинства. — Мое дело — биология, и, кроме того, в шестьдесят восьмом я только-только кончил институт. Зато теперь я уже ассистент, как и твой Имрих, да еще член профкома, секретарь кафедры… У меня тоже есть кое-какой опыт. Когда хочешь чего-то достичь, надо знать, как за это браться.

— Выходит, и ты не без амбиций? — кольнула его Божена.

— Отчего бы и нет? Только действовать нужно так, чтобы время работало на тебя, а не наоборот!

— А что будет с Имро? — В вопросе Божены звучит нескрываемая озабоченность.

— Об этом спроси заведующего его кафедрой или декана, — бездумно бросает Карол, давая понять, что серьезная часть разговора окончена. — Не бойся, твой брат знает, что делать, как-нибудь справится и без нас. Впрочем, с людьми помоложе он никогда особенно не сближался, поглядывал свысока, по себе могу судить…

— Имро очень серьезный. Настоящий ученый, — пытается оправдать брата Божена.

— Знаний у него хоть отбавляй, не отрицаю. Но ведь это еще не все. Школа есть школа, даже когда она высшая! Необходимо разбираться в людях, в обстановке…

— А ты во всем разбираешься? Скажи, что, к примеру, ты думаешь обо мне?

Она остановилась перед Каролом так близко, что почти касается его.

— Думаю, что ты умная и решительная девушка. Ты не должна себя недооценивать. Ни в чем. — Он сделал ударение на последнем слове и продолжал не без лести: — Какой смысл понапрасну замыкаться в себе? Тебе это даже не идет…

— Мне бы надо в общежитие, — говорит Божена, словно не слыша его. — Вера ушла…

— Не на улице же она тебя оставила! Можешь переночевать и у меня.

Божена внимательно посмотрела Каролу в лицо. Но оно не так хорошо видно, как бы ей хотелось. Она ощущает на веках сонливую тяжесть, которая мешает как следует разглядеть глаза Карола. Его нос кажется Божене слишком большим, а щеки при слабом освещении — слишком впалыми. Она больше полагается на осязание. Ладонь и пальцы у него не твердые и не мягкие, но приятные. Когда он обнял Божену за плечи, она не почувствовала тяжести его руки. Рука связывает ее с ним, но не притягивает. Идти так хорошо. Если бы он отнял руку, Божену придавили бы тьма и одиночество, и особенно ощутимо там, где сейчас бережно лежит его рука.