Игра в кино (сборник)

— Вятский? — спросил Гурьянов у запевалы.

— Так точно, тва-гва-сержант! — с такой громкостью грянул парень, что Гурьянов невольно отпрянул.

— Тихо ты! Ну, горло!.. Ладно, земеля, хорошо спели. А за здоровую песню — вольно, сымай портки!

Под громкоголосое солдатское «ура!» полетели на землю гимнастерки и брюки, и в теплые морские волны сигали литые солдатские тела, и прожектор, которым баловались на вышке постовые, шаря лучом по волнам, слепил глаза и высвечивал озорной ор и дурашливую — в воде — потасовку.

Выбравшись по якорной цепи на баржу и отряхнувшись от воды, Гурьянов лег на палубу рядом с Фенькой, растянулся раскованно.

— Мить, — сказал Фенька, глядя на отходивший от причала туристический лайнер. — Давай домой не поедем, а? Как приказ выйдет — сразу на Север. Чего мне к тетке ехать?

— Тебе к тетке, а мне к матери, — сказал Гурьянов, тоже глядя на красавец теплоход.

— Митя, а ты… — осторожно сказал майор. — Ты не думал на сверхсрочную остаться?

— Как это? — удивился Гурьянов, и все остальные тоже удивленно поглядели на майора.

— А так, — сказал майор. — У нас, в школе собаководства. Звание получишь, квартиру. Я ходатайство напишу.

— Да вы что! — усмехнулся Гурьянов. — Нет, мне погулять надо, домой съездить.

— А ты съезди. Съезди и назад. Ты сейчас не решай, подумай.

Низко и призывно прогудел теплоход. Фенька, Гурьянов и остальные поглядели на него. Неслышно и невесомо скользя по сиренево-вечерней воде, расцвеченный огнями и музыкой огромный туристический лайнер шел мимо них к выходу в открытое море.

Кирзовые ботинки увязали в теплом желтом песке и крошеном ракушечнике. По черноморскому пляжу шел комендантский патруль — красивый молоденький лейтенант с тонкими усиками, сержант Гурьянов и ефрейтор Бурков. На рукавах, повыше локтя, красные повязки. А вокруг — лежбище курортников в разгар бархатного сезона, блондинки, брюнетки, визг транзисторов, шлепки по волейбольному мячу.

Лейтенант, приглядываясь в основном к женскому контингенту, увидел все же на песке и чью-то военную форму, подошел к загоравшему хозяину.

— Комендантский патруль. Вашу увольнительную.

Компания девушек то ли случайно, то ли заигрывая с лейтенантом, угодила в них цветным мячом, и Гурьянов уже хотел носком ботинка послать им мяч обратно, но тут увидел: в стороне, под брезентовым тентом, рядом с пляжной палаткой стоят голубой «жигуленок», две красные «Явы» и два мотороллера. И здесь же, возле палатки, та самая девушка, которая мчалась тогда на мотороллере по шоссе. Сейчас она устало гонялась за молодым пятнисто-серым догом. Дог, по-щенячьи играя, таскал в зубах ее босоножку, дразнил, подпускал девушку совсем близко, припадая мордой к земле и выжидая, когда она подойдет ближе, а затем легко, одним прыжком отскакивал в сторону и мчался по кругу, кося хитрыми желтыми глазами. Он был поджар и породист, этот годовалый дог, но была в его прыжках и беге какая-то кургузость — задние лапы он ставил чуть шире передних и не разгибал до конца.

— Отдай! — звала его девушка. — Атлас, ну отдай!

В легком купальнике, с персиковым загаром, распущенными волосами и чуть влажными губами она была так красива, что даже лейтенант застыл на месте. Звали девушку Люсей, но Гурьянов узнает ее имя несколько позже.

С моря, на ходу обтираясь полотенцами, шли к этой палатке парни и девушки Люсиной компании.

Наконец Люся поймала дога за ошейник — или дог позволил себя поймать — и стала отнимать босоножку, но дог не выпускал, выворачивал морду.

— Отдай! Я кому сказала!

Гурьянов подошел, наклонился к собаке, одной рукой взял босоножку совсем рядом с зубами дога, а другой рукой отвернул догу ухо и несильно дунул в него. Челюсть у собаки тут же разжалась, Гурьянов протянул босоножку хозяйке, сказал хмуро:

— У вас дома паркет?

— Что? — изумилась она такому вопросу.

— Я говорю, паркет у вас дома. Ноги кобелю паркетом испортили.

— Правда? Это из-за паркета?

— От паркета, барышня, это у нас любой знает, — некстати втерся лейтенант. — А вы местная?

Она смерила его взглядом от усиков до ботинок.

— Нет, барин, московская. Сорок градусов. — И поглядела на Гурьянова. — А вылечить можно?

— Можно, только бегать с ним надо помногу… — начал было он, но лейтенант опять вмешался:

— Вы к нам приходите, в военгородок. И побегаем, и вылечим. — И с нахальной улыбочкой заглянул ей в глаза, тронул свой усик. — Вас как зовут?

Люся психанула — по глазам было видно. Но сдержалась, сказала спокойно:

— Может, вам пойти водички попить, а? Холодной.

Полуденное солнце било сквозь рыжеющую резную зелень осенних каштанов. По солнечно-тенистому шоссе весело, метровыми скачками мчался молодой пятнисто-серый дог. Он принял игру, он догонял «Яву». Вела «Яву» Люся, а Гурьянов сидел сзади, держал ее в обхват за плечи.

— Атлас! — звала она ликующую от радости бега собаку. — Атлас! Он устал уже, Митя.

— Ничего, ничего, — вполоборота отвечал Гурьянов. — Так каждый день надо, километров по десять.

— Он так ноги протянет!

— Не протянет. Вытянет.

Ветер парусиново бил в лица, и весь этот день запомнился как один радостный и непрерывный мотив. Мимо летели санатории, пляжи, платаны, а сзади, за ними — сквозь пятнисто-солнечную плоть морского воздуха, асфальта, зелени — молодой взбрыкивающий дог.

— Атлас!..

Транзисторный приемник, висевший, как фотоаппарат, у Люси через плечо, голосом «Песняров» или еще кого-то популярного пел о юности, о том, что она всесильна, что ей все по плечу и что весь мир принадлежит молодым, как спелое яблоко, которое только нужно достать с ветки…

— «Кис» или «мяу»?

— «Мяу»!

Под хохот и визг вся Люсина компания играла на пляже в поцелуи, и все по очереди целовались друг с другом — запросто, без стеснения, но Гурьянов не принимал участия в игре, хотя Люся пробовала чуть не насильно затащить его.

— Ну, пойдем!

— Не хочу, — упирался он.

— Почему? — удивлялась Люся.

— Ну, не хочу, и все.

— А хочешь, я тебя так поцелую?

— Нет.

— Не хочешь? — Похоже, ее это даже задело. — Чудак!

— Лю, пойди сюда, — позвал ее Андрей — высокий двадцативосьмилетний парень, обладатель «Жигулей» и дога, он был тут душой компании, и Люся, видимо, тоже была его девушкой.

А потом вся компания каталась на моторках и водных лыжах, а потом на открытой веранде придорожной шашлычной они уплетали шашлык. От мангала шел пряный дым, и веселый усатый грузин в белом пиджаке-халате виртуозно справлялся с непостижимым количеством мяса, шампуров, лука, и вообще здесь было вдоволь всего — солнца, молодой баранины, смеха, загорелых мужчин и женщин, громкой музыки. Но Гурьянов смотрел только на Люсю. Она стояла прямо перед ним, через стол, ела шашлык и о чем-то говорила со своим Андреем и с другими ребятами, но Гурьянов не слышал их разговора, а только глядел на нее в упор все время. Солнце было у Люси за спиной, и волосы ее радужно вспыхивали в лучах — как нимб. Он не отрывал взгляда от ее лица, и она почувствовала наконец этот взгляд и с недоумением оглянулась. Но Гурьянов все молчал, не опуская и не отводя глаз.

— Что? — спросила она.

— Я приеду к тебе, — сказал он негромко, но и не таясь.

— Куда? — не поняла она.

— В Москву.

— Ну, конечно, приезжай, — легко согласилась она. — Ты был в Москве?

— Я не сейчас, — сказал он. — Я через год приеду. К тебе.

Компания смолкла. Кто-то переглянулся. Люся глядела на Гурьянова удивленно, но и всерьез. Андрей улыбнулся не без иронии, спросил, чтоб разрядить ситуацию:

— А почему через год?

— А я сейчас не могу, — спокойно сказал ему Гурьянов. — Я сейчас тебя беднее. — И опять обратился к Люсе: — Мне завтра домой ехать, демобилизуют нас, придешь на вокзал?

— Что ж ты молчал? Завтра демобилизация?