Слой 3

«Все-то он знает», – неприятно подумал Лузгин.

Сигареты кончились, как всегда, внезапно, а запаса с собой он не взял, и Лузгин крикнул долговязому, что выйдет ненадолго, и, кивнув на площадке охраннику, спустился по сумрачным лестницам и вышел на улицу.

Напротив, через дорогу, был гастроном и рядом пивной бар, и далее кафе, потом цветочный магазин, и в отдалении, за пятачком, уставленным красивыми ларьками, виднелась станция метро, и он пошел туда, по старой памяти надеясь, что цены на табак в ларьках немножко ниже, хотя в подобной экономии он вовсе и подавно не нуждался – денег было как грязи, а грязи здесь не было, и не было песка, и, шагая с костяным каблучным стуком по сухому мытому асфальту, он обратил внимание, что туфли его запылились, и что он забыл их почистить.

У первого табачного киоска он пробежал глазами разноцветье сигаретных пачек, увидел «Мальборо» за десять и знаменитый кротовский «Бенсон» чуть дороже, обрадовался и решил купить блок, лучше два, потом взгляд проследовал повыше и правее, и он увидел «Мальборо» за сорок и «Бенсон» за шестьдесят и непонятный «Кэмелклассик» аж за восемьдесят.

– Это что у вас за цены, – спросил он в окошко киоска. Во внутреннем мраке обнаружились нос и глаза поверх узких очков, мужской московский акающий голос произнес без выражения:

– Какие?

– Да вот эти, американские.

– А это настоящие.

– Прям-таки из Штатов?

– Ага.

– Есть разница?

– А как же.

– Тогда блок «Бенсона». И пачку.

– Нет проблем.

Лузгин расплатился сотенной, сунул блок подмышку и пачку в карман и сказал в тьму окошка:

– Спасибо.

– Вам спасибо, – ответил киоскер.

– Да, кстати, – сказал Лузгин, раскупоривая пачку.

– Слышали про доллар и про Кириенко?

– А как же.

– А чего с ценами?

– А не было команды, – равнодушно сказал киоскер.

– Но если деньги есть, берите больше. Цены все равно полезут, куда денутся.

– На всю жизнь не напасешься, – вздохнул Лузгин и купил еще один блок.

Он отошел от киоска ближе к центру асфальтовой площадки, встал между струями прилива и отлива метровских пассажиров, понюхал ароматную золотистую пачку, закурил и уставился в бледное небо, ощущая вокруг себя несеверное мягкое тепло московской предосенней погоды, запах жареного мяса из соседней стеклянной пивнушки, шелест шин по асфальту, понукающе крикливые гудки...

– Гражданин! – услышал он за спиной голос, имеющий право – таким обычно говорят московские бичи; это в провинции нищие просят, здесь же требуют свое – Лузгин давно отметил эту разницу. Он повернулся неспешно, ныряя рукой в правый пиджачный карман, куда сунул сигаретную сдачу, и уставился на молодого низкорослого мента с широким лицом и командирским на нем выражением.

– Стасс-жант Ванов! – Мент отмахнул рукой у козырька. – Документы, гражданин.

– Не понял? – произнес Лузгин, вытаскивая из кармана пустую руку.

– Прошу предъявить документы.

– Да ну! – сказал Лузгин. – Я что, по-вашему, похож на бича или чеченского террориста?

– Документы, гражданин.

– Какие документы! – окрысился Лузгин. – Слышь, командир, кончай хернею заниматься. Иди вон в пивнушку, там твой контингент...

– Пройдемте, гражданин. – Одной рукой милиционер схватил его за правый рукав у предплечья, а другой вытащил рацию из поясного черного чехла.

– Ну ладно, ладно, – примирительно сказал Лузгин.

– Дам я тебе документы, сержант...

Не без труда он выудил из внутреннего левого кармана – мешали сигаретные блоки под мышкой, надо бы купить пакет, хотя зачем, два шага до квартиры, – свой паспорт в коричневой кожаной обложке и уже было подал его приставучему стражу, как вдруг увидел торчащие из-под обложки сверху и снизу зелененькие тонкие вершки и корешки. Вот ведь болван, что за привычка таскать внутри паспорта дежурную долларовую заначку! Ровно тысяча, утром положил на всякий случай... Не глядя на милиционера, он выдернул зеленые за корешки, протянул паспорт вперед, а деньги запихал под пиджак.

– Так, так, – сказал милиционер, раскрывая истребованный документ. – Лузгин Владимир Васильевич...

– Мент сверил взглядом фотографии – молодую и постарше – с наружностью объекта, потом перелистал странички. – Так, так, прописан в Тюмени... Когда прибыли?

– Вчера.

– Билет предъявите, пожалуйста.

– Щас поищу... – Он снова принялся терзать и выворачивать пиджак с коротким тихим матом положил к ногам блоки «Бенсона» и уже в две руки обшарил все, вплоть до заднего кармана на брюках, вздохнул и сказал: – Извини, нет билета. Выложил, наверное.

– Придется пройти, – не без сочувствия произнес милиционер. – Ведь сами знаете – в течение трех дней все прибывшие должны встать на временный учет...

– Да я завтра же улечу! – взмолился Лузгин. – На хрена мне тогда регистрация?

– Это вы так говорите. А подтвердить не можете.

– Да вот же наше представительство здесь, вон, сто метров, позвоните и проверьте, вам все подтвердят!

– Какое представительство?

– Лузгин сказал какое.

– Это что за город такой? – с капелькой нормального человеческого интереса спросил милиционер.

– Да есть на севере области, там нефть добывают.

– Понятно... А почему прописаны в Тюмени?

– Как почему? Я в Тюмени живу, а там в командировке.

– И давно?

– Да уже месяц почти.

– Месяц? – Мент укоризненно пожевал губами. – Обязаны были, Владимир Васильевич, оформить временную прописку, а здесь у вас опять же непорядок. Придется вам пройти для выяснения.

– Так вот же представительство! – вскричал Лузгин и сразу смолк, потому что с ужасом обнаружил, что не помнит и вообще не знает тамошнего телефона.

Послушай, друг, – сказал он, глядя в розовый блин курносого ментовского лица, – ведь ты же сам не москвич, я же вижу – ты наш, какого хрена ты перед ними выслуживаешься?

– А вы не грубите, гражданин. – Мент закрыл паспорт и приблизил его к нагрудному карману кителя. – Вы что же думаете? Если у вас, значит, долларами все набито, вы можете вот так вот оскорблять при исполнении?

– Сто долларов, – сказал Лузгин.

Милиционер подумал, снова пожевал губами и сказал:

– Нас двое.

– Хорошо, – вздохнул Лузгин и полез в карман за деньгами.

– Тише ты, тише! – прошептал мент, перемещаясь вплотную. -Чего ты так сразу...

Лузгин отслоил в кармане две бумажки, прикомкал их и уронил в ладонь менту, той же рукою забирая паспорт.

– Свободны, гражданин. – Мент снова отмахнул у козырька. – И держите билет при себе, ведь не каждый вот так вот, как я...

– Да уж будем надеяться, что не каждый! – процедил Лузгин, наклоняясь за блоками, а когда распрямился, то увидел улыбку на милицейском лице.

– Так сами же и виноваты! – сказал «стасс-жант-ванов».

– Кстати, ты как меня вычислил? – спросил Лузгин с оттенком уважения. – Что, по мне прямо видно?..

Мент хихикнул и кивнул фуражкой на сигаретный киоск.

– Да ты что! – изумился Лузгин. – Это он вычисляет?

– В пять секунд, – с гордостью вымолвил мент.

– Ну, глядь, у вас налажено, – сказал Лузгин и протянул ему руку. – Поздравляю. А мне – поделом.

– Учеба денег стоит, – еще раз козырнул милиционер. – Ступайте, гражданин. Успехов вам в труде и личной жизни.

– Ты, часом, пивка не желаешь? – спросил Лузгин, окончательно проникаясь к менту уважительно-родственным чувством.

– Не положено на службе, – строго произнес товарищ в форме.

– Тогда бывай, – сказал Лузгин и побрел в обратном направлении.

Проходя мимо киоска, он глянул в темноту окна, но ничего там не увидел. Он шел и думал: почему? Что в его облике сказало киоскеру не только то, что он приезжий – это нетрудно было выяснить по речи, по немосковскому ее звучанию, хотя Лузгин и говорил без провинциализмов – сказывалась телевизионная многолетняя школа. Нет, здесь другое: почему тот, в киоске, решил, что его – Лузгина, Лузгина! – можно взять в оборот? Сам факт покупки дорогущих настоящих «Бенсонов» свидетельствовал лишь о наличии денег, но отнюдь не о том, что Лузгин отдаст их без боя первому мильтону-шантажисту. Но ведь отдал же, отдал, родимые, не промахнулся гадский киоскер... Денег было не жаль – что такое для него две сотни «баксов», но ведь мог бы и послать мильтона на хер, пойти и устроить скандал в отделении, все равно бы нашелся билет, он в плаще вспомнил об этом, все равно бы отпустили, позвонил бы Максимову в Думу – ага, позвонил бы, записуха осталась в квартире, но все равно бы отбился, требовал публичных извинений, а он, болван, взял и сдался, не сумел себя поставить в разговоре с вшивеньким задрипанным ментом – позорище; а впрочем, мелочь, просто откупился, чтобы не тратить время и нервы на заурядный, в сущности, конфликт, волоса лузгинского не стоивший... Так думал он, бредя по тротуару, перебегая улицу в разрыве двух потоков, поднимаясь по ступенькам бетонного подъездного крыльца, пока не ткнулся носом в серую панель дверного электронного замка.