Слой 3

С двух до четырех он дурнем просидел в комиссии по административным правонарушениям, где на мелких начальников за их мелкие грешки налагались такие же мелкие штрафы. В четыре он извинился и поднялся к себе, где в приемной уже ждал Соляник с новой согласованной раскладкой; подписи Безбородова на документе не было, но Кротов только фыркнул и завизировал сверху бумагу – сойдет и так, для коллективности решения хватало подписей Соляника и Федорова. В четыре двадцать позвонил Лузгин, сказал, что едет в порт, и напомнил про телезапись с Лялиной. В половине пятого вошла секретарша и доложила, что просит приема Зырянов, председатель стачкома «подзем ни ков».

– По какому вопросу?

– По выборам.

– Пусть заходит. Коротко. И больше никого сегодня у меня запись на телевидении.

Лично Зырянов нравился Кротову, в нем была хорошая мужская ясность: если да, то да, если нет, так нет. Стачком же представлялся Кротову командой истеричных крикунов, обнаглевших от безволия властей и презрительной трусости нефтяного начальства. Он вспомнил рассказанный Лузгиным эпизод с пикетом на железной дороге, как три мужика в пять минут разогнали толпу, – по телевизору сюжет решили не давать, чтобы не позорить окончательно Зырянова.

Кротов улыбнулся и даже вышел Зырянову навстречу, в центр кабинета, и сел потом не в кресло мэра, а за приставной короткий столик – на равных, чтобы Зырянов почувствовал это подчеркнутое кротовское расположение.

– Привет, Виталич, – сказал Зырянов. – Посоветоваться пришел.

– Дело хорошее, – сказал Кротов. – Советуйся, Михалыч.

– Короче, мой... ну, наш стачком принял сегодня решение выдвинуть меня... ну, кандидатом.

– Нормальное решение, – сказал Кротов уверенно.

– Погоди, погоди! – изумился Зырянов. – Что-то я плохо тебя понимаю, Виталич. Ты что, издеваешься?

– Ни в коем случае.

Но ведь это я... то есть мы выдвинули Слесаренко, мы и подписи собирали.

– Не одни вы собирали, весь город.

– Но все равно же... Мы же первые... А теперь получается, сами против него.

– Ну и что? Больше хороших людей в списках – больше вероятности того, что дурака не выберут.

– Хитришь, Виталич? – помолчав, спросил Зырянов.

– Ни в коем случае. Решение принято?

– Принято.

– Ты согласился? Вижу сам: согласился. И не советоваться ты ко мне пришел, а поставить в известность. По-честному. Прав я или нет?

– Ну, – сказал Зырянов.

– Вот и правильно. А теперь свободен. Иди и работай, – сказал Кротов и подмигнул левым глазом.

– Хитришь, Виталич, – снова произнес Зырянов. – Думаешь, я потом кандидатуру сниму? Так я не сниму, запомни.

– Ну и не снимай.

– Народ решает, так? – Зырянов шмякнул ладонями по крышке стола. – Тогда пусть народ и решает. Согласен?

– Согласен.

– Тогда я пошел.

– Пошел, так иди.

– Ох, Виталич! – произнес Зырянов, угрожающе вертя корявым пальцем. – Не пойму я тебя до конца. Или ты в самом деле честный мужик, или...

– Да, конечно, «или», – сказал Кротов и опять подмигнул. – Что туг честному-то делать? А вообще, молодец, что пришел.

Зырянов потемнел и без того коричневым лицом и встал из-за стола.

– Жаль, что Виксаныча нет. Я бы хотел... ну лично, значит...

– Вернется – сам ему и скажешь.

– Обязательно скажу. И даже если он попросит...

– Он не попросит, – сказал Кротов, снимая трубку телефона и кивая посетителю на дверь. Зырянов вздохнул, пожал плечами и вышел. – Слушаю вас.

– Это Лялина, – раздался в трубке хорошо модулированный женский голос, и Кротов сразу подумал про улетающего Лузгина: зачем он дал этой девке номер прямого телефона? «Спасать надо парня», – решил он окончательно.

– Здрасьте, Анна... Да, как договорились. Через десять минут я к вам подъеду. Вы как сегодня, не в эфире? Отлично... Почему спрашиваю? Из вежливости, Анечка, из бюрократской вежливости...

Отговорив, он позвонил на «дальнюю»; Иван был на месте.

Заявки поступали? – спросил Кротов. – Хорошо. Я сейчас прибуду с телевидением... Да, на берегу... Спасибо, Ваня.

Подъехав к телестудии, он все еще думал про Зырянова: хорошо это или плохо, что стачкомовский лидер решил баллотироваться против Слесаренко, и чьи голоса он потянет на себя: Воронцова-младшего, Соляника или все-таки наши? Но тут по ступенькам сбежала, мелькая белыми кроссовками, стройная лузги некая девица, и Кротов стал думать о другом: что лет до двадцати пяти они бывают стройными, а далее становятся просто худыми (ежели, конечно, не толстеют), и сумел бы он, Кротов, внятно объяснить кому другому на словах, в чем разница между стройной и худой; такое проверяется не глазом – ладонью, а Лялиной, поди, уже под тридцать.

– Боюсь, что мы опаздываем, – сказала Лялина, садясь к нему в машину. – Скоро солнце уйдет, а у нас фонари слабоваты. О, вы сами за рулем?

– Так удобнее, – ответил Кротов. – А где ваш оператор? Мастер изволит задерживаться?

– Да как всегда: что-то в последний момент...

Через полчаса они въехали на территорию «дальней дачи», а еще через час, когда уже заканчивали съемку на берегу у тихого костра, красиво разведенного Иваном, и оператор менял в камере аккумулятор, Лялина спросила:

– Вы на самом-то деле верите в демократию, во все эти выборы, в «голос народа»?

– Вопрос не в этом, – сказал Кротов. – Вопрос в том, во что верит народ.

– И во что же, по-вашему, верит народ?

– Тут есть одна интересная теория, – сказал Кротов, отгоняя рукой закатных обнаглевших комаров. – Есть у нас с Вовяном приятель, он в областной администрации работал, пока не попросили...

– За что?

– За то, что шибко умный и еврей. Так вот, по его мнению, народ уже не верит ни во что.

– Ну да, огромное открытие.

– Вы не спешите, Анечка, я еще не закончил. Народ верит в одно: что бы там ни говорили кандидаты, все они идут, так сказать, во власть с конкретной целью устроить свою собственную жизнь.

– Наворовать, – сказала Лялина.

– Это грубо и неточно. Получить удобный кабинет, машину, зарплату, возможность летать по разным заграницам, жить на госдачах, пристроить родню... И если будет такая возможность, – а она, по мнению народа, будет обязательно, – немножко поработать на карман.

– Наворовать, – упрямо повторила Лялина. – В конце концов все эти дачи и машины тоже украдены у народа под выборный обман. Разве я не права?

– Хорошо, – сдался Кротов. – Примем вашу короткую формулу. Итак, люди знают, что все кандидаты просто рвутся к кормушке. Правые, левые, задние, передние неважно. Все будут воровать, кого ни выбери. И тогда люди, внутренне смирившись с неизбежностью этого воровства, сводят свой внутренний выбор до минимума: кому они позволят это делать. Вот именно ты мне не нравишься, и я тебя к кормушке не пущу. А ты вроде бы парень ничего, я тебе разрешу: так и быть, иди обогащайся.

– Интересная теория, – сказала Лялина и тоже помахала ладонью улица. – Вы не могли бы повторить эго на камеру?

– А почему и нет? – Кротов посмотрел на оператора, тот распрямился возле аппарата и замотал головой.

– Отснимались.

– Что такое? – громко воскликнула Лялина, вскочила и уперла руки в боки. – Что значит отснимались?

– Питание на нуле.

– А второй?

– Второй еще хуже. Лампочка даже не мигает.

– Ну сколько можно! – сказала Лялина со всхлипом и отвернулась к реке.

– А сколько можно говорить, что нужны новые? – вяло буркнул оператор.

– Э, постойте, – вмешался Кротов. – У нас же есть машина. Я попрошу Ивана, он свозит вас на студию, поменяете.

– А если там нет никого? – также вяло предположил уставший парень. – Если аппаратная закрыта? Вечер уже, да и пятница...

– Ну тогда отложим, – вымолвил Кротов примирительно, – до следующей недели. Если, конечно, я не уеду.

– Ну уж нет! – топнула ножкой Лялина. – Такой материал я не упущу. Зовите вашего Ивана, Сергей Витальевич. А ты достань аккумуляторы, где хочешь. Если закрыто, найдешь ключи, хоть дома у Халилова.