Слой 3

А ведь были у него свои хорошие влиятельные связи еще не так давно, года четыре назад. Один приятель работал в пресс-службе правительства, возглавлял там какойто неслабый отдел, потом был «брошен на Чечню», сидел в Грозном у ноги Степашина, вернулся с медалью и был приближен лично к Черномырдину; второй и вовсе ходил на работу в Кремль, а кабинет имел на Старой площади, в администрации президента. Познакомились они на последнем капээсэсовском съезде: все были из провинции, аккредитованы на съезде от областных своих редакций, коммуной жили в гостинице, информацию и деньги – в общий котел. Потом разъехались, но связи не теряли, звонили друг другу, временами встречались в Москве. Вскоре оба приятеля окопались в столице и пошли, и пошли потихонечку вверх, зацепившись за призванных в федеральные выси своих губернских выдвиженцев.

Тот, что в правительстве, покинул Белый дом вместе с отставленной командой Черномырдина и пропал из глаз, а ныне выплыл при Лужкове, мелькал на экранах позади знаменитой кепки. Увидевши знакомца, Лузгин позвонил в мэрию и попросил номер; там долго спрашивали, кто он и откуда, однако номера не дали, так все и заглохло. Второй, кремлевский, счастливо пережил падение своего нижегородского красавца и пошел даже в гору, возглавив там нечто до крайности информационно-аналитическое, но туда, в Кремль, после мэриевского отлупа Лузгин звонить и не пытался. А потом появился бородатый Юра со товарищи, и надобность в лузгинских связях отпала раз и навсегда – так думал он, и думал опрометчиво: его цена понизилась изрядно, чему он нынче получил избыточно жесткий урок.

До конца пресс-конференции оставалось пять минут; Слесаренко с терпеливым упорством пытался склонить разговор к обсуждению региональных проблем, но пресса уже заглотила наживку и яростно дергала леску: кто ваш новоявленный лидер? Когда время вышло и Максимов сказал: «Всем спасибо», – репортеры бросились к столу и принялись совать буквально в нос Виксанычу свою аппаратуру, другие ринулись к висящим на стенах телефонам, и Лузгин слышал, как ближайший к нему репортер отчетливо выкрикивал в трубку: «Подзаголовок такой: сибирский мэр провозглашает пришествие... при-шест-ви-е... даю по буквам...».

Максимов буквально за руку проволок гостя думским коридором и спрятал его от преследовавшей репортерской толпы в морозовской приемной. Лузгин влетел за ними следом, мстительно уронив в дверях на букольки противной старушенции изысканную фразу: «Пардон, мадам, я не уполномочен...» – та жаждала подробностей слесаренковской биографии и терзала предплечье Лузгина щипками птичьих пальцев.

– Ну, что я говорил! – сердито вздохнул Слесаренко, прираспуская узел галстука. – Им ничего не интересно...

– Вы не правы, Виктор Александрович, – сказал Максимов. – Главный результат достигнут.

– Какой, к черту, главный результат? – Слесаренко посмотрел на Лузгина, как будто это он, Лузгин, был виноват в глобально-политическом занудстве московских репортеров. – Им вообще наплевать, как мы там, в провинции, живем. Что молчите, господин советник?

Лузгин оторвался от созерцания бюста морозовской секретарши.

– Завтра утром ваша фамилия будет в заголовках всех столичных газет. Чего уж более желать...

– Ага, вы слышите? – вскричал Максимов. – Он профессионал, он понимает!

– Да разве в этом дело? – проворчал Слесаренко, но по лицу читалось: понял, дошло, уловил.

– Именно в этом, – с нажимом произнес Максимов.

Есть такое пиаровское понятие: ньюсмейкер. То есть, говоря по-русски, человек, производящий новости. Сегодня вы произвели новость всероссийского масштаба. Отныне вас будут слушать, и всё, что вы скажете, будет замечено.

– Надолго ли? – скептично усмехнулся Слесаренко.

– Совсем другой вопрос, – сказал Максимов. – Тут уже от вас самих зависит...

– Вас ожидают, – пропела секретарша. Максимов сделал ручкой к двери, а Лузгина притормозил движением бровей. Он уже хотел обидеться, плюнуть на максимовские ужимки и завалиться нагло в кабинет вслед за начальником: что за секреты, блин, в натуре, – но был успокоен торопливым громким полушепотом: «Отбой, старичок, у них там программа, а мы с тобой сработали на ять, мы птицы вольные, сейчас заскочим в кабинет, и вон отсюда, у нас своя программа, одно задание от шефа: чтоб утром ты успел на самолет...».

– Твой в курсе, – частил Максимов уже в коридоре, полный одобрямс. Учти, там на тебя набросятся в связи с сегодняшней сенсацией, так ты, старичок, до конца не раскрывайся, сливай дозировано, и ежели что – не стесняйся, посылай коллег подальше. И учти: здесь, в Москве, задаром никто слова не скажет. Здесь за информацию принято платить. Так что ты не воронь, на улыбочки не попадайся. Там будет одна с телевидения – на спину падает прямо как борец, ты с ней поосторожнее.

– Ну вот, – буркнул Лузгин. – А говорил: мальчишник.

– Так ведь мальчишник без баб – скука смертная!

Лузгин наудачу спросил, не будут ли вечером два его старых знакомых, и в одном угадал: Витька Лонгинов, кремлевский сиделец, будет непременно, они с Максимовым дружны. Лузгин тогда еще доспросил: не поминал ли Лонгинов его, как старого приятеля, и получил ответ, что нет, не поминал, и вообще забурел в своих высях, но после второго стакана (что вообще-то себе позволяет нечасто) становится нормальным человеком, в чем Лузгин будет иметь счастливую возможность убедиться лично. «Да имел я эту вашу счастливую возможность», – в уме скаламбурил Лузгин, повеселел от придуманного, и они с Максимовым отправились в загул.

Но сначала приключилась стычка с охранниками в парадных дверях. Лузгин забыл отметить пропуск, и как ни мельтешил Максимов, как ни гудел значительно в чугунный профиль охранному начальнику, их развернули и погнали отмечаться, а после брести переходом к задним дверям. Где пришелец, так сказать, там и ушелец из цитадели русской демократии. Правда, носитель позитивного мышления Максимов и из этого факта сумел извлечь практическую пользу: отсюда, от заднего входа, было ближе к Елисеевскому гастроному, где Максимов намеревался прикупить особо качественных закусок – у него дома, на Юго-Западном, еда продавалась попроще.

– Ты рыбки вашей, часом, не привез? – спросил он как бы между прочим.

– Забыл, не подумал, – огорчился Лузгин.

– Обойдутся, – сказал Максимов, этой фразой объединяя себя с Лузгиным в неком заговоре против столичных возлюбителей привозной продуктовой холявы.

– В гастрономе есть где валюту поменять? – спросил Лузгин.

– Зачем? – натуральным голосом возразил Максимов. – Я тебе сам поменяю. На фига тебе кормить эту банковскую мафию. По средней цифре между скупкой и продажей – так пойдет?

– Пойдет, – согласился Лузгин.

Водки взяли «кристалловской», по бутылке бурбона и джина, три пузыря красного французского вина и флакон бесцветного ликера по имени «Самбука». Выпивку Максимов сложил в свой портфель, чтобы не брякала и не лезла в глаза посторонним, пакет же с едой нес Лузгин, переменяя руки, пока не дошли до метро «Охотный ряд» и не вклинились в часпиковский вагон, где Лузгин сумел протиснуться к нерабочей двери и утвердить пакет в углу, фиксируя его ни гой для пущей верности. Максимов свой портфель из рук не выпустил и качался по ходу движения, навалившись плечом на Лузгина и шепча ему в ухо историю предстоявшего мальчишника и основные его ритуальные особенности.

Как понял Лузгин, главным блюдом мальчишника назначался доклад одного из участников. Темы предлагались и голосовались заранее; нынче некто Владислав из «Коммерсанта-дейли» будет докладывать о структуре криминального бензинового бизнеса первопрестольной. «А как же насчет небесплатности?» – ехидно выспросил Лузгин, и Максимов ответил: «Все правильно – каждый, кто придет «на тему», платит рассказчику двести долларов с носа». «А если окажется, что платить будет не за что?» – не унимался Лузгин. Максимов же сказал: «У нас такого не бывает».

– Тогда я тоже заплачу, – сказал Лузгин. Он полагал, что Максимов его остановит как гостя, к тому же купленное им «горючее» стоило куда больше двух баксовых сотен, но Максимов только шевельнул бровями – мол, вполне разумно, почему бы нет.