По дорожкам битого стекла (СИ)

— Ты жирный, — говорил Герман каждый раз вместо приветствия. — Американское гражданство влияет на твой аппетит.

Следующим шагом для «Opium Crow» стало расставание со старым лейблом и создание своего собственного. Так, став полностью независимыми, они могли позволить себе всё, что угодно. Было решено переиздать все прежние альбомы, в том числе нулевой «Дорожки битого стекла», который был наполовину русскоязычным. Никто не ожидал, что он вдруг будет пользоваться такой популярностью в мире, чего уж там говорить про Россию и страны СНГ. Альбом оказался принят и понят, несмотря на языковой барьер и не самое лучшее качество записи.

— Ты понимаешь, если даже мы продадим говно, его всё равно купят! — воскликнул как-то раз Дани, радостно подсчитав в мозгу прибыль.

Герман вздохнул:

— Профессионал просто не может позволить себе продавать говно. Я бы перестал себя уважать.

— Мы только что толкнули говно в виде нашего дебютника, — хмыкнул Макс.

— Это не говно, это воспоминания, это история.

Макс оставался в стороне от работы над новым материалом. Ему было нечего предложить. Всё это время он писал лишь стихи, оставляя их гнить неизданными. Ему больше было нечего сказать в своих песнях. Это злило Германа, он понимал, что лишается одной из главных движущих сил группы. Их музыка лишалась идеи.

— После завязки ты никуда не годишься, — сказал он.

— Это было ещё до того, как я завязал, — ответил Макс.

— Это всё из-за женщин, — проскрипел Герман.

Макс тяжело вздохнул, он понимал, что Герман ненавидит Кэт, но в последнее время это становилось просто невыносимым.

— У меня были и другие женщины, которые не отнимали у меня желание творить, — ответил он, стараясь не впадать в гнев, он становился всё менее конфликтным.

— У тебя были тысячи женщин от дьявола, пришла одна от бога, спасла тебя, забирая дар, как плату. Это — высокая цена за счастье.

— Можешь сделать меня несчастным, чтобы вернуть вновь вдохновение, но оно уже не будет служить во благо тебе. Я всё ещё могу петь. Мой голос никуда не делся.

Герман схватился за голову.

— Ты стал другим.

Они опять ссорились и не общались несколько дней, пока необходимость не вынуждала их снова выйти на связь. Это была уже не дружба, просто привычка. Болезненная и тягучая. Когда они разговаривали даже о самых нейтральных вещах, воздух вокруг искрился. Каждый их них понимал, что это начало шага в пропасть.

— Найди уже себе бабу, — сказал как-то раз Макс. — Просто так, чтобы отвлечься. Тебе не обязательно её любить.

Герман пропустил его совет мимо ушей, но где-то через месяц появился на вечеринке с новой подругой. Это оказалась чернокожая девушка с миленьким личиком и весом около ста двадцати килограмм. Леопардовое платье плотно облегало её внушительные формы, делая похожей на людоедку из дикого племени. Её отвратительные дреды свисали, как хвосты павианов. Толстуха удивлённо озиралась по сторонам, впервые попав на такое мероприятие. Когда один из журналистов не очень вежливо намекнул в интервью на габариты девушки, Герман заявил:

— Вы слишком много твердите про духовную красоту, при этом спите с топ-моделями. Обществу пора научиться видеть прекрасное в нестандартном. Вы всё живёте по канонам, хотя считаете себя прогрессивными и свободными людьми.

Макс знал, что это чистый воды блеф. Герман ненавидел жирных, и всё, что весило больше пятидесяти килограмм, считал уродливым. Он и Макса записал в жиртресты, когда тот отошёл от субтильного телосложения. Но, так или иначе, Герман заставил общество встрепенуться и говорить об этом продолжительное время. Макс понимал, что всё построено на лжи и разговоры про душевную красоту — это просто фальшь. Что у нас есть, кроме внешности? Ведь она просто отражение внутреннего. Это было взаимосвязано. Что красивого в душе у обиженных жизнью дурнушек? Там нет красоты, там только немая злость. Как можно судить про внутренний мир — ты не узнаешь, пока не разрежешь нутро. Только потом убедишься, что там все одинаковые.

Герман вскоре бросил свои сто двадцать килограмм шоколада и начал встречаться с довольно странного вида татуированной дамой. Она была даже симпатичной, если не считать того, что у неё отсутствовал левый глаз. Она всегда носила на его месте покрытую стразами повязку. Все подшучивали над тем, что они трахаются в пустую глазницу. Макс сторонился её из-за своей боязни физических недостатков. Сама мысль о её глазе наводила на него ужас. Должно быть, следующей пассией Германа станет старуха или карлик. Этот эпатаж не знал границ. Все понимали, что он делает это не потому, что ему плевать на их недостатки, а потому, что именно это уродство так и тянуло Германа. Ему самому нравилось чувствовать себя уродливым, забыв про то, что под слоями грима он всё ещё красив, несмотря на возраст.

«Opium Crow» всё ещё существовали, сидя в могиле своих противоречий и разногласий.

Глава 2

Герман хотел записать четвертый альбом, Макс настаивал на том, что эта идея провальна. У них не было достойного материала, который мог бы сравниться с предыдущим. Ему не хотелось выпускать проходные песни под именем «Opium Crow», ему не хотелось даже петь это. Было жутко осознавать, что они сдулись, подобно воздушному шарику. Герман предлагал вылезти за счёт шоу, но ни одно сценическое представление не сгладило бы откровенно слабые песни, что были как големы, склеенные из разрозненных частей старых, и не несли в себе ничего, кроме самоплагиата. Публика требовала новых дисков, на этом же настаивал и менеджер группы. Всё катилось в бескрайний бред.

В это время Макс пропадал неизвестно где, совершенно не вмешиваясь в процесс записи. Ему снова стало всё безразлично. Прошли те времена весёлых героиновых тусовок в студии. Он даже не пил, поддерживая образ примерного семьянина. Так он становился всё больше противен Герману, как человек, предавший свои прежние идеалы ради бабы. И дело было вовсе не в трезвости, а в прогибании под другого человека. Макс устал объяснять, что это был его собственный выбор, потому что он просто устал от постоянного саморазрушения. Всё дело лишь в том, что теперь его жизнь обрела смысл.

Макс записал свои вокальные партии. Это вышло не сразу, обычно у него всё получалось с первых дублей. Сейчас же пришлось повозиться подольше. Тяжело было петь вымученные тексты Германа и свои старые полунепригодные стихи. А эта музыка просто выводила его из себя. Самое страшное, что он не знал, как сделать лучше. Это и есть верхняя точка отчаянья.

Кэт старалась не сталкиваться с Германом. Ей была совершенно неясна его негативная реакция на её присутствие. Макс старался огородить их от встреч друг с другом, как только мог.

— Ты любишь её? — спросил Герман как-то раз.

— Нет, просто это мой шанс на нормальную жизнь. Мы все нуждаемся в любви и заботе. Все проблемы моих прошлых отношений заключались в том, что я уделял им мало внимания. Я был больше занят собой, много требовал по отношению к себе, ничего толком не отдавая взамен. Я был ужасным эгоистом. Нам всем пора взрослеть, и мне и тебе. Надо учиться быть счастливым.

Однажды она заехала, чтобы забрать его из студии поздно вечером. Они договорили съездить куда-нибудь поужинать. Кэт застала их в разгар очередной ссоры. Совсем не надо было знать русский, чтобы понять суть вещей. Герман повернулся к ней и уже по-английски добавил:

— Я бы лучше трахнул бурито, чем эту бабу!

Макс поступил так, как сделал бы всякий мужчина, когда у него на глазах оскорбляют его жену — он со всех сил двинул Герману в челюсть. Тот лишь усмехнулся, сплёвывая кровь. В его глазах читалась победа. Он впервые смог задеть Макса по-настоящему. Герман ликовал, скалясь окровавленным ртом. Сейчас он был тем самым уродливым монстром, коим всегда стремился казаться. Макс не хотел его бить, он никогда бы раньше не позволил себе такого. Сейчас он разорвал последнюю нить, связывавшую их когда-то.